Тут что-то не так. Видно, Зайцев ведет речь о другом случае.
Насчет Клавы. Все же Клаву я знал хорошо. Может быть, я перепутал ее имя, но ту медсестру, о которой я рассказывал, помню. Ее убило, когда было еще тепло, приблизительно в конце сентября или в начале октября.
Зайцев вспоминает про подбитый танк. Разве один только танк был подбит или уничтожен на Мамаевом кургане, где каждая фашистская атака поддерживалась танками?!
Тот танк, о котором я рассказывал, стоял на ничейной, западной стороне от наших траншей. Были случаи, когда он оказывался на нашей стороне вблизи, ведь Мамаев курган переходил из рук в руки, но в то время он стоял на ничейной, и я хорошо помню, что после возвращения из своего трехдневного «сидения» под танком я узнал, что убило политрука моей роты.
Я вам рассказывал о командире взвода из Белой Церкви Горовенко, который числился в списках на Мамаевом кургане погибшим и остался живой. Он действительно был в моей роте и командовал взводом. Но ведь прошло сорок лет, мы совсем другие стали, и мне помнится этот его подвиг из-за давности как в тумане...
Я хотел вспомнить с Василием Григорьевичем подробно всю нашу войну в Сталинграде на той встрече, но она была очень короткая. Если будет здоровье, постараюсь еще раз встретиться с ним в Киеве.
Несколько слов о нашей жизни.
Пенсия моя была 114 руб., но в связи с постановлением о 20-процентной надбавке буду получать больше. И я доволен этим.
Конечно, пришлось поработать еще военруком до конца учебного года.
С первого июня хочу отдохнуть, уйти совсем на пенсию. Все вспоминаю, как был у вас, как ездил в Волгоград. Ведь сорок лет прошло. Столько с тех лет в Волге воды утекло, а в нашей жизни случилось много разных событий, но память не дает покоя... Столько крови пролито, столько дорогих товарищей полегло.
Тяжело было ходить по сталинградской земле, но я все же доволен поездкой.
На торжествах Василий Григорьевич все время был среди ветеранов своей 62-й армии. Он служил в ней до конца и после ранения. Ему легче было вернуться в нее. Он герой, знатный защитник.
А я просил, чтобы меня после ранения направили в свою часть, но не вышло. Просился в войска, которые рсвобождали родную Белоруссию, и тоже не получилось. Вызволяли другие места, и прошел в сотне километров от моей родины. На войне по твоей задумке бывает редко...
Вот и все, что хотел написать. До свидания.
С уважением к Вам Русакович. 13 апреля 1983 г.».
Прочитал это письмо Ивана Порфирьевича и еще раз подивился причудам нашей памяти. Года смывают одни события и факты, другие наслаивают и смешивают их. Два человека, свидетели одних и тех же событий, рассказывают о них по-разному. Я и за собой не раз замечал эту огорчительную забывчивость и смещения. Да и немудрено, столько воды в Волге утекло, жизнь прошла, как говорит Иван Порфирьевич, где ж тут все упомнишь.
Однако в нашей памяти, в нас навсегда остается та боль потерь и утрат, которые принесла война, и, видно, вечно будет жить чувство благодарности к тем, кто пал рядом и прикрыл нас. И еще одно. Я не раз задавал себе вопрос: почему ветераны-фронтовики, которых все меньше остается среди нас, так часто и много говорят о минувшей войне? Не потому ли, что она пришлась на их молодость? Ведь молодость, даже горькая, остается молодостью. Это я еще раз почувствовал, когда пришло письмо от «убитого» Федора Лукича Горовенко. Письмо объемистое, в нем было несколько машинописных страниц, которые Федор Лукич так и называл:
«Воспоминания о прожитом времени моей молодости в годы Великой Отечественной войны 1941—1945 гг.».
В текст вложен рукописный листок, по которому и без извинительной приписки в конце было видно, что писал он левой рукой. Стелющиеся справа налево рубленые буквы рассказывали все о той же встрече ветеранов в Волгограде, а затем приписка: «Я посылаю вам свои военные воспоминания молодости и другие документы в копиях. Если они вам понравятся и пригодятся, буду очень рад».
Стал читать, и меня опять отнесло в осень сорок второго, в ту нескончаемую войну, которая причинила людям столько горя и страданий.
«Когда пришла война, я работал электрослесарем,— начинает свой рассказ Горовенко.— Жизнь была очень хорошая. Я особенно остро чувствовал это. Мне ее жалко и сейчас.
Фашисты уже полтора месяца топтали нашу землю. Пошел я в Макеевский горвоенкомат, прошусь добровольно в Красную Армию. Два раза мне отказали. И только 11 августа пришла повестка.
Попал я в военно-пехотное училище, в Рубцовск Алтайского края. Училище окончил, получил воинское звание младшего лейтенанта и был направлен в действующую армию на Брянский фронт. Воевали под станцией Касторная, а потом под Воронежем и в других местах. Бои были сильные. Помню, части нашей 284-й стрелковой дивизии долго держали оборону на реке Олым.
В нашем 1045-м стрелковом полку я провоевал командиром взвода до 5 августа 1942 года, но так как дивизия потеряла много личного состава и боевой техники, ее отправили на отдых и переформирование на Урал.
Отдых, получение техники и обучение пополнения продолжалось до 8 сентября 1942 года. Потом объявили тревогу, и нужно было уезжать на фронт. Когда мы шли по лесным тропам к станции, а потом оказались на поляне, я увидел много незнакомого народа. Тут же узнал, что в нашу 284-ю стрелковую дивизию прибыло несколько тысяч моряков Тихоокеанского флота и солдат-сибиряков. Мне отсчитали взвод моряков, я посадил их в машину, и мы двинулись на железнодорожную станцию. Погрузились в эшелоны и прямиком на фронт.
Ехали мы спешно, и все понимали, что направляемся к Сталинграду, где уже шли ожесточенные бои.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19