Каникулы с дядюшкой Рафаэлем
Повесть
словацк
ГРУШКОВЕЦ
Грушковец — самая обыкновенная деревня, как все. По обе стороны улицы — домики, и перед каждым растет груша.
В этом особенность нашей деревни. В других-то перед домами вы найдете ну хоть орехи, сливы, яблони или черешни. И некоторые деревни так и называются — по деревьям.
Так, к примеру, у нас есть Верхние и Нижние Орешаны, потом Яблонец, который раньше назывался Галь- мешем.
А что такое Гальмеш? Никто не знает, и я тоже. А яблоко-то всякий знает. А тому, кто яблоко знает, и груша не в диковинку.
Там, где плодовым деревьям не повезло, и деревни по-другому прозваны: Вербова, Ясенева, Дубовец, Дубово, Грабушица или Сосновка.
У нас болтают, будто первые тачки появились в Сосновке.
Нашим предкам тачки служили для перевозки тяжестей. На тачке, скажем, можно переправить к соседу мешок картошки или зерна. А если первые тачки в Сос- новке появились, так и деревню назвать следовало бы в честь такого человека, который тачку придумал. Может, звали его Мацак, Полакович или Лабуда. И деревня должна была бы называться Мацакова, Полаковичова или Лабудова, Мацаковка, Полаковичовце или Лабу- довце.
Есть еще и другие деревни: Играм, Чатай, Багонь, Цифер, Гоцног Штефанова, Каплна, Часта, Омпитал...
Откуда взялись такие названия, можно голову ломать хоть до самых святок. Не лучше ли взять велосипед и поехать по деревням, подмечать в них всякие особенности й спрашивать у людей: «Эй, послушайте! Почему Багонь называется Багонь?» Только поосторожней спрашивайте: ведь кое-где на вас и обидеться могут. В Чатае, например, не выговаривают «р»: вместо «гурьба» говорят «гульба», вместо «вихор» — «вихол».
В Штефановой каждый второй мальчишка — Штефан. Частане в гости часто ходят, в Играме музыку любят, хорошо поют. Будмеринцы вечно что-то меряют. Жители Омпитала все страх как любопытны. Встретят кого- нибудь и давай выпытывать да расспрашивать о чем попало:
— Вы откуда?
— Из Грушковца.
— Из Грушковца?
— Да.
— Из какого? Из какого это Грушковца? Ха-ха-ха!
— Как — из какого? Двадцать, что ли, Грушковцев-то?
— Хе-хе-хе!
— Чему вы смеетесь?
— Чему? Хе-хе-хе-хе! Так, значит, из Грушковца? Хи-хи-хи-хи-хи! Это ведь у вас колокол?
— Какой колокол?
— Ну, тот самый!
— Есть у нас, конечно, колокол, да не один — три. В будни звоним в один, а в воскресенье — во все три.
— Ну тот самый, из-за которого вас рваными-драными дразнят. Хи-хи-хи!
— И такой колокол есть. Ну и что? Хоть сто колоколов звони, а наш-то всегда распознать можно!
— Распознать? Хи-хи-хи-хи!
Вот видите. Омпитальские-то еще и насмешники вдобавок. Ни за что ни про что высмеют. К счастью, в Грушковце никто еще из-за колокола не обижался.
Так оно и есть.
Не обыкновенный наш колокол-то! Обыкновенные где угодно найдутся, а такого, как наш, хоть весь свет пройди, ни за что не встретишь. Издалека, за несколько километров, вдруг вы слышите знакомый голос: рванн-дранн... дранн-рванн...
ГРУШКОВЕДКИЙ ДУХОВОЙ ОРКЕСТР
Раз уж вспомнился мне колокол, нужно сказать и о грушковецком духовом оркестре. Его знают не меньше колокола, и грушковцы по праву им гордятся. Я ведь и собирался начать как раз с нашего духового оркестра, да в то время у нас полдень отбивали, вот я и заговорил о колоколе, чтобы ненароком не забыть о нем.
В деревнях-то духовые оркестры постепенно на нет сходят. Молодым музыкантам по душе больше джаз, а у стариков — ни одного зуба во рту. А как на трубе беззубый сыграет? Где там!.. Встретятся два старичка, один из них когда-то капельмейстером был. Заглядывают они друг дружке в рот да головой качают: передних-то зубов давным-давно не осталось.
Вот старички и ведут, к примеру, такой разговор:
— Марш Ракоци знаешь?
— Ну, как не знать!
Другой старичок выпятит губы, просвистит несколько тактов.
— Хороший был марш! — растроганно говорит один старик.
— Просто замечательный был марш! — еще растроганнее восклицает второй.
— И «Победу» помнишь?
— И «Победу» помню. Как же! И «Злату Прагу»,— начинает перечислять первый.
— Прекрасные марши были.
— Отличнейшие марши... Слыхал я, будто в Грушковце и по сю пору «Злату Прагу» играют,— сообщает первый, помолчав.
— «Злату Прагу»? — переспрашивает второй.
— И «Злату Прагу» и «Победу»,— отвечает первый. — И ты знаешь, Йожка, на ком все держится?
— Да на ком там оркестр держаться может? На старом Загрушке только. Когда он молодой был, кое-что усвоил и ничего не забыл.
— На нем весь духовой оркестр держится,— повторяет первый и снова растроганно качает головой.
— Потянет еще немного — и конец. Совсем дряхлый стал.
— В прошлый четверг ждал я поезда в Шенквицах...
— В Чаниковцах,— поправляет второй.
— В Шенквицах...
Шенквичанам название «Чаниковце» не нравится, вот они и называют свою станцию по-старому.
— Ждал я там поезда, наконец примчался он с грохотом... И тут из одного вагона выскакивает Загрушка, а за ним остальные музыканты посыпались. Не все еще на перрон выбраться успели, а кто-то уже Загрушку за полу дергает.
— Грянем, что ль? — прогудел этот дядька.
— Грянем! — ответил Загрушка.
— Что ж мы отхватим?— спросили музыканты.
— Отхватим-ка «Злату Прагу»...
Я и опомниться не успел, а музыканты уже в круг стали да как грянут. Пассажиры из вагонов в окна высунулись, на перроне со всех сторон оркестр обступили.
— Что тут такое, что за музыканты? — спрашивают.
— Из Грушковца музыканты. Знаете небось старого-то Загрушку?
— Загрушку? Это какого?
— Капельмейстера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23