Уеду. Уеду в Лондон. Там меня любят, морду не бьют, мистером называют, — он всхлипнул.— Ну, Леня, ты чего? — усмехнулся Корсаков. — Решил водку слезой разбавить, по русской традиции?— Вот ты смеешься, а зря! Так и говорят: мистер Шестопиорофф, портрет премьер-министра вашей кисти — это что-то необыкновенное. Сколько динамики, какая экспрессия! А я киваю: да, необыкновенное, да эпс… эспер… динамика так и прет. И плевать, что это не портрет премьера, а паровоз братьев Черепановых в лондонской подземке, главное — уважение, Игорек. Пикассо их всю жизнь дурил — возюкал по холсту чем ни попадя, а все равно восторгались. Я сделал имя и могу рисовать хоть задницей — все равно купят и в ножки поклонятся. Плевать, что руки поломаны! — Леня вскочил с места. — Вот спорим, буду задницей рисовать?— Нет, не спорим, — Корсаков убрал со стола пустую бутылку и открыл коньяк. — Давай лучше коньячку.— Под капустку?— Под нее.— Давай. А потом неси краски, я все равно буду…— Будешь, будешь, — успокоил Шестоперова Игорь.Они еще раз сходили в магазин, потом еще, правда, это уже Корсаков помнил смутно.Анюта подъехала к особняку в первом часу ночи, припарковала машину. Из окна на втором этаже неслась музыка, перед дверью, в луже пива, валялись осколки битых бутылок. Сообразив, что стучать бесполезно, она открыла дверь своим ключом и побежала вверх по лестнице. Навстречу гремела бессмертная «Highway star». Децибелы, сравнимые по мощности с ревом взлетающего «Конкорда», били в лицо с силой ураганного ветра.Корсаков и неизвестный худой и долговязый субъект с мокрыми бинтами на руках сидели на полу, привалившись к колонкам музыкального центра и орали, что было сил, пытаясь перекричать японскую акустику.— Ай эм хайвей ста-а-ар!!!Под ногу Анюте попались раздавленные тюбики с краской. На стене возле кресла имелись два отпечатка чьей-то задницы — синий и красный.Увидав Анюту, Корсаков приветственно взмахнул рукой:— Велкам ту зе хотел Калифорния, дарлинг!— Что здесь происходит, джентльмены? — заорала она, стараясь перекричать Гилана.Корсаков поднялся на четвереньки, потом утвердился на ногах и, приблизившись к ней, попытался обнять за плечи. Увидев, что руки у него вымазаны краской, Анюта вывернулась.— Поиски конца… птуального взгляда на возможности челаэческого тела. Новое слово в живописи…— А это что? — Анюта указала на отпечатки задницы на стене.— Мощ-щ-щный цветовой аккорд, способный пробудить народные…— Понятно. Это кто? — Анюта взглянула на субъекта, поднявшегося с пола и таращившего на нее глаза.— Это? Это же живой классик Леонид Шестоперов! — провозгласил Корсаков, простирая руку. — Леня, представься.Шестоперов согнулся в земном поклоне, протянул руку забинтованной ладонью вперед, как нищий на паперти, и, чмокнув губами, устремился к Анюте. Ноги его явно не успевали за туловищем, и он перешел на бег, став похожим на стартующего спринтера на стометровке. Анюта отступила в сторону, и Леня, пробежав мимо, обрушился вниз по лестнице, мелькнув на прощание розовыми бермудами.— О, Господи! — Анюта подбежала к лестнице. — Он же убьется.— Русского художника так просто не убьешь, — веско сказал Корсаков.— Позвольте представиться: Леонид, — донеслось от входной двери, как бы в подтверждение его слов.— Очень приятно, — Анюта решительно подошла к музыкальному центру и выключила его. — Ты как, в состоянии что-нибудь понимать?— Я в хорошем состоянии, — подтвердил Корсаков, — просто в исключительно хорошем состоянии.— Это я вижу. Спать будешь с ним, — Анюта кивнула в сторону лестницы, откуда неслись витиеватые приветствия и здравицы в ее честь, — на матрасе. А завтра будешь оттирать этот мощный аккорд, исполненный, как я понимаю, чьей-то жопой.— Анюточка, я тебя так люблю…— Только без рук! — Анюта отвела от себя разноцветные пальцы Корсакова. — Музыку больше не включать. Кстати, водка у вас еще осталась?— Увы, радость моя, — пригорюнился было Корсаков, но тут же воспрял, — но мы можем сбегать…— Не дай Бог! Где ключ от двери? — она подошла к столу, отыскала среди объедков и пустой посуды ключ и положила в сумочку. — Все ребята, хватит гулять.— А где шкаф? — вспомнил Корсаков.— Завтра привезут. Доставай своего классика, и ложитесь. Только руки вымой — весь матрас перемажешь. А Леонид тоже в краске?— М-м-м… руки у него чистые, — помявшись, сказал Корсаков.Когда через полчаса Анюта прошла через холл в ванную, Корсаков и Шестоперов похрапывали, обнявшись на надувном матрасе. Надувать матрас они не стали.В половине восьмого утра Анюту разбудил стук в дверь спальни. На пороге с виноватой миной на лице стоял Корсаков.— Доброе утро! — глядя в сторону, сказал он. — Слушай, а где у нас коньяк был, что твой папашка подарил? Налей этому живописцу сто грамм, а то помрет.Анюта отдала ему бутылку и снова улеглась с постель. Только блаженная дремота стала охватывать ее, как кто-то снова поскребся в дверь.— Корсаков, мне выспаться сегодня дадут или нет? — рявкнула Анюта, распахивая дверь.— Дадут, — уверил ее Игорь. — Слушай, знаешь какое дело. Леня, — он показал на обмякшего в кресле Шестоперова, — сегодня в Лондон отбывает.— А я при чем?— Ну, понимаешь… надо бы ему гипс сменить, а то опоздает. Ну и подбросить не мешало бы…— До Лондона, что ли? Я — пас.— Что ты, — будто даже обрадовался Корсаков, — до Шереметьева. А? Ты ж на машине, а я, как понимаешь, сегодня не водитель.— Во сколько самолет?— В три часа дня.— Черт бы вас взял, Игорь Алексеевич! — сказала Анюта и принялась одеваться.Вдвоем они кое-как свели перестаравшегося с опохмелом Шестоперова по лестнице и загрузили в машину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81