В тот вечер она собиралась до конца прочесть книгу. Разумеется, брать ее никому не позволено, но кто узнает? Она сама ввела запрещение в правило, и вряд ли кто-нибудь когда-нибудь дотрагивался до книги. Сплетничать легче, чем читать.
Она сунула книгу в сумку, стараясь не перегибать страницы.
В полдень капитан и начальник пожарной охраны впервые за день выпивали вне дома. Для исцеления от боли потребуется гораздо больше, столько, сколько понадобится для переживания эквивалентных страданий на следующее утро.
– Отметим праздник, – сказал начальник пожарной охраны. – Возможно, последний для нас.
– Хоть какой-нибудь праздник.
– Я тут присутствую только физически, – сказал начальник пожарной охраны. – Если сможешь мне поднять настроение, то поднимешь и мертвого.
– О самоубийстве никогда не подумывал? – спросил капитан.
– Шутишь? Никаких способов, сильней выпивки. А что? Надеюсь, ты сам не подумываешь?
– Просто интересуюсь. В последнее время в голову взбредают странные мысли. Действую не по необходимости, а импульсивно. Понял, что я имею в виду?
Начальник пожарной охраны отрицательно покачал головой, хотя точно понял, что имеет в виду капитан.
В ту ночь Альберт спал только в баре. А теперь стоял в дверях Мориса с вещами в руках.
– То есть ты хочешь сказать, что мне нельзя у вас остановиться? – спросил Альберт.
– Извини, у нас с Шейлой конфиденциальное дело. Пойди поешь где-нибудь, найди номер в отеле. А потом иди в парк.
– Издеваешься? Нигде мест нет.
– Тогда поезжай за десять миль от города, остановись в ближайшем мотеле.
– Боже мой, ты ведь мог меня раньше предупредить.
– Уходи, – сказал Морис, вытесняя его из дверей. – Я потом объясню.
Альберт взглянул на дом. Не суждена ему роскошь. Он по-прежнему живет в студии, докуривает бычки, спит на слишком короткой кушетке, рулон туалетной бумаги валяется на полу в уборной.
Есть ли в Норвегии иглу? Если есть, он повесит на ледяной стене портрет Инги.
Приблизительно в пяти тысячах и трех милях восточнее в данный момент – когда они пошли поесть после бара, – Анна взяла Ингу за руку и сказала:
– Неужели ты думаешь, будто он сюда приедет? Все американцы сумасшедшие.
– Иногда мне хочется, чтоб он был сумасшедшим.
– Неужели ты его любишь?
– Иногда. Но он сам осложнил дело.
Интересно, каким образом осложнялись дела, гадала Анна. Шли шеренгой одно за другим или по линии, которую кто-то провел от руки? Если рука была нетвердой, линия, видно, вышла не прямая, оставив другой стороне пространство для маневра – если дождаться подходящего момента.
– Бред собачий, – сказала Анна. – Откуда мне, черт возьми, знать, что тебе надо делать? Моя жизнь – насмешка. – Она оттолкнула тарелку. – Не хочу я это есть.
Снова выехав на тихоокеанский хайвей, Альберт сказал себе:
– Пускай Морис идет в задницу. Скоро я буду в Норвегии.
Ушел час на поиски мотеля со свободными номерами. Тем временем он раздумывал, холодно ли в Норвегии летом. Неужели июль как февраль в Миннесоте? А в августе пингвины ковыляют по льду? Есть ли вообще пингвины в Норвегии? Господи, будем надеяться, есть. Если нет, а Инга даст ему от ворот поворот, компанию составит пьяный лось.
Он нащупал свой сотовый телефон. Библиотека, конечно, закрыта, хотя все равно можно звякнуть.
– Мы сегодня закрыты, – сказала библиотекарша.
– Зачем же отвечаете на звонки?
– Затем, что меня тут быть не должно, вот зачем, – ответила она, удивленная своим враждебным тоном. Потом вспомнила, что скоро, возможно, вообще никто звонить не будет; в нечитающем городе вроде Мерси, безусловно, решат, что голову библиотекаря легко сбросить с плеч. – Извините. Вы по какому вопросу?
Он осведомился о летней погоде в Норвегии.
Через несколько минут она ответила:
– Средняя температура в июле шестьдесят три градуса. Почему вас это интересует? Вы туда едете?
– Завтра.
– Позвольте спросить… – начала она, а потом передумала.
– Нет, пожалуйста. Там женщина по имени Инга. Жила со мной в Сан-Франциско, потом уехала. Я должен ее найти. Надеюсь, она меня снова примет.
– Очень романтично, по-моему, – сказала библиотекарша, думая о том, что ее никто не ищет.
– Нет, продолжайте, скажите, что это очень глупо. Как все прочие, даже бармены.
– Что понимают бармены?
Действительно, что они понимают? Он вернется в Сан-Франциско, заберет свои сбережения, закажет билет на самолет. Даже если бармен прав, то он останется одиноким в Норвегии, а не в Сан-Франциско. Ну и что тут такого? По крайней мере, последует, в конце концов, совету Шейлы: покинет Калифорнию, забыв шестидесятые годы. С 1970-го Калифорния приносит сплошные несчастья, не считая Инги.
Менеджер сидел на скамейке рядом с Пуласки.
– Обязательно надо есть этот гамбургер? – спросил Пуласки. – Я не очень-то хорошо себя чувствую. В данный момент мне неприятен запах еды.
– Что с тобой, черт побери? Надо есть.
– Я уже говорил…
– Кончай нести бред собачий. Слишком поздно ссылаться на тошноту.
Желудок у Пуласки свернулся. Он взглянул на часы и увидел, что еще только два. Больше всего на свете хочется несколько дней проспать. Вместо этого менеджер толкнул его локтем в бок:
– Ладно, приятель, не так уж плохо, правда? Раз ты сейчас не голоден, забирай дневную зарплату. Трать с умом.
И протянул Пуласки бумажку в пять долларов.
Семейная компания Николсон по запуску фейерверков выгрузила оборудование. Отец гордился проворством и ловкостью сыновей. Как всегда, восхищался высоким качеством используемых материалов, даже незаконных. К фейерверку надо относиться с таким же уважением, с каким скалолаз смотрит на гору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41