по той простой причине, что сам же ее и подослал. Знает он и то, что после ее слов я распрощался с режиссурой, ибо сам велел об этом сообщить. Пусть ненадолго, но мы разыграем спектакль, в котором он примет мой отказ от того, в чем заранее мне отказал. Присев за письменный стол и развернувшись в сторону Маурицио, я говорю: – Прежде чем являться, надо звонить.
– Зачем? – Затем, что меня могло и не быть. Или у меня мог ктото быть.
– В таком случае достаточно было просто не открывать.
– Ну допустим, что после случившегося во Фреджене у меня отпало всякое желание видеть тебя.
– Так что, мне уйти? – Пришел – так оставайся. Поговорим начистоту.
Маурицио не отвечает. Я встаю и начинаю расхаживать по кабинету, произнося следующую обличительную речь: – Раскроем карты, сбросим маски, поговорим как мужчина с мужчиной. Так вот, должен тебе сказать, что позавчера на собрании ты вел себя безобразно. Я npoшу представить меня группе, прошу без всякой задней мысли, так сказать, в идейном порыве. В доказательство искренности моих революционных чувств я вношу целых пять миллионов лир, один к одному – сумма нешуточная, а по моим доходам так и вовсе огромная. Ты же вместо благодарности заманиваешь меня в ловушку. Дабы усыпить мою бдительность, заверяешь слащавым тоном, что это будет дискуссия на высоком культурном уровне, что меня ожидают с интересом и доброжелательностью, что мой взнос в пять миллионов оценен по достоинству. Доверчиво, со спокойной душой и уверенностью в том, что буду участвовать в откровенном, полезном и плодотворном разговоре, в равноправной и всеобъемлющей встрече двух поколений, я отправляюсь с тобой во Фреджене, на виллу Флавии. Но едва я вхожу в гостиную, отведенную для собрания, я понимаю, что предстал перед смехотворным судилищем, эдакой карикатурной попыткой устроить надо мной нравственный самосуд. Присяжные заседатели – это вся ваша группа, роль прокурора взял на себя ты, а Флавия что-то вроде судебного секретаря. Я уже не говорю о нелепом судебном ритуале, расписанном в мельчайших подробностях, вплоть до трехцветного светофора и заготовленных аплодисментов, словно идейной дискуссией можно управлять, как уличным движением. И вот, беззащитный и ничего не подозревающий, я оказался перед стаей волков, да что волков – гиен, готовых не моргнув глазом разорвать меня на куски. Ну а ты? Мало того, что вероломно заманил меня в засаду, так еще и встал во главе сей доблестной операции. Скинув с себя добродушную личину друга, ты обнажаешь истинное лицо – лицо врага. Ты во всеуслышание называешь меня предателем, доносчиком, контрреволюционным элементом и я не знаю кем еще. Ты даже открыто высмеиваешь мой взнос в пять миллионов лир. После твоей обвинительной речи начинается судебный процесс. Процесс? Скорее короткая расправа. Мое выступление принимают в штыки. Твое выступление, а также выступление Флавии и других членов группы встречают безоговорочными аплодисментами. И все это под уморительную светопляску вашего полицейского мигальника: курам на смех! Желторотые юнцы, еще вчера носившие короткие штанишки тявкают на меня, поносят и обвиняют! Размалеванные куклы – да их место на пляжных конкурсах красоты – швыряют мне в лицо горсти монет, демонстрируя тем самым, что я Иуда, продажная тварь. Ни больше ни меньше: продажная тварь! Все это было бы смешно, если бы не было так печально. Разумеется, только продажная тварь способна выбросить на ветер пять миллионов, оторвав их от собственной семьи. А заработать пять миллионов на таком фильме, как «Экспроприация», я и не мечтал. Ну да ладно. Наконец, кульминация судилища. Старым, испытанным способом перекрестного запугивания меня вынуждают наговорить на себя сорок бочек арестантов. После этого как ни в чем не бывало ты объявляешь собрание закрытым, под предлогом того, что сломался светофор. Тем самым ты лишний раз доказываешь, что без, скажем так, уличной дисциплины группа не в состоянии проводить свои пресловутые дискуссии. Что и говорить: собраньице хоть куда! Подобрали подходящую кандидатуру остолопа на роль идейного разини-прохожего, которого следует размазать по асфальту политических маневров, – и ну давить его гусеницами ваших непробиваемо-революционных танков. Но и это еще не все! Под занавес, набравшись наглости, ты внушаешь присутствующим, что дискуссия прошла распрекрасно, как для вас, групповичков, так и для меня, что теперь у нас-де все пойдет как по маслу и что мы с тобой – друзья не разлей вода – душа в душу будем дальше кропать сценарий. Ну уж нет! Тысячу раз нет! Стоп машина! Хватит с меня этих фокусов! Сначала смешали с грязью, а потом справляются: не испачкался ли? Да еще и успокаиваю: все будет в лучшем виде! Хотя, конечно, когда ты по уши увяз в дерьме, когда тебя растерли в порошок, о чем еще волноваться? Все шито-крыто! Ловко придумано. Только со мной этот номер не пройдет! С негодованием вздергиваю плечами и останавливаюсь напротив Маурицио. Он сидит спокойно и неподвижно. Даже глаз не поднимает: ренессансный паж, покуривающий сигарету с фильтром. В конце концов он спрашивает: – Ну и что ты собираешь делать? – Послать все это куда подальше.
– Это как? – Бросить сценарий. Порвать всяческие отношения с тобой, Флавией и вашей группой. И забыть о том, что на свете есть такой фильм – «Экспроприация».
– А как насчет пяти миллионов? Их ты тоже хочешь получить обратно? Чую подвох. До сих пор я худо-бедно удерживался «сверху»; теперь Маурицио коварно пытается снова запихнуть меня «вниз». Пожав плечами, роняю в ответ: – Можете оставить себе. На что они мне?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111