Неужто не допетрил, что перед нами типичный случай из серии „втихомолку сам с собой“? Вся ясно: сматываем удочки, нечего тут толочься».
Но я не слушаю «его». Меня заинтриговала серьезность Ирены. Иду на риск: – Короче говоря, ты…
– Ну говори, говори, не бойся.
– Самодостаточна? – Боже правый, какой благовоспитанный мужчина. Да оставь ты в покое все эти мудреные словечки, называй вещи своими именами.
– Нет уж, сама называй, коли взялась объяснить, чем я тебя не устраиваю.
– Тогда скажу прямо: я мастурбирую.
– Мастурбируешь? – Да, мастурбирую.
– И… всегда мастурбировала? – Всегда.
– И тебе достаточно только мастурбации? – Достаточно, потому что благодаря мастурбации мне достаточно меня самой.
– Это что – каламбур? – Нет, правда.
– А может, правда в том, что ты попросту не в состоянии любить? – Мастурбация, для меня во всяком случае, – один из способов любить и быть любимой.
– Любить? И быть любимой? Кем? – Любить самое себя и быть любимой самой собою.
– А не лучше ли любить самих себя через любовь к другому? – Сколько сложностей! Мастурбация позволяет любить самих себя напрямую, без посредников.
– Любить кого-то означает преобразовывать мир вокруг нас.
– Каким образом? – Делая его красивее, свободнее, глубже.
– Тогда мастурбация гораздо выше любви.
– Почему? – По-твоему, любовь делает мир красивее, свободнее и глубже. А мастурбация идет еще дальше: она замещает реальный мир другим миром, возможно, менее реальным, но зато абсолютно в нашем вкусе.
– Это не любовь. Любить – значит выйти из самих себя, отождествиться с другим.
– А зачем выходить из самих себя? И потом, онанист любит самого себя, это верно, но поскольку он любит некоего воображаемого себя, действующего в некоем воображаемом мире, то и он выходит из самого себя. В известном смысле онанист выходит из самого себя, оставаясь при этом внутри себя.
Она говорит спокойным, ясным, уверенным голосом, с легким полемическим задором, однако весьма взвешенным: наверняка она хорошенько обдумала то, что собирается сказать, и в любом случае считает себя неуязвимой для возражений собеседника. Такое впечатление, будто это говорит кто-то другой, невесть откуда, а она всего лишь приоткрыла рот, чтобы позволить чужим словам вырываться наружу. Внезапно меня пробирает какая-то мысленная дрожь, тотчас же передающаяся всему телу. Я встаю и принимаюсь расхаживать по гостиной, как всегда чувствуя себя донельзя смешным: лысый, коротконогий недомерок, да еще руки заложил за спину, просунув их между рубашкой и брюками, и щупает собственные голые ягодицы – дурная привычка, перед которой я не в силах устоять в минуты напряженных раздумий.
– Послушай, Ирена, – изрекаю я наконец. – Давай не будем витать в облаках и спустимся на землю, если не возражаешь.
– А я и не витаю в облаках.
– Может, хватит фундировать эту твою «самсебятину»? – Что значит «фундировать»? – В твоем случае это значит, что ты пытаешься подыскать обоснование тому, что является несостоятельным.
– И кто же это «фундирует»? – Ты.
– А как, по-твоему, я должна поступить? – Очень просто: рассказать мне.
– О чем? – Как о чем? О твоей привычке.
– Я же сказала: задавай вопросы. Так задавай. Я расскажу обо всем.
И тут же добавляет: – Да сядь ты, наконец, маячишь, как ненормальный. А я дам тебе что-нибудь выпить Сажусь на диван напротив нее. Ирена встает и размеренными движениями настоящей посольской секретарши подходит к бару, берет стакан, наливает в него виски, бросает два кубика льда, затем в той же последовательности готовит второй напиток. Протягивает мне один стакан, ставит перед собой другой и снова садится.
– Может, ты и прав, – говорит она. – Может, я и впрямь выражалась несколько отвлеченно. Тогда слушай. Ведь ты режиссер, не так ли? – Так.
– Тогда тебе легче будет меня понять, если я скажу, что, в сущности, это как в кино.
– То есть? – Ну что-то вроде киносеанса. Только двойного, а я как бы дважды являюсь зрительницей.
– Прости, но я все равно ничего не понял.
– Иными словами, мастурбация в том виде, в каком я ею занимаюсь, состоит из двух четко разграниченных и одновременных сеансов: на первом я присутствую с закрытыми глазами, в воображении, а на втором – в действительности, если открываю глаза. Первый сеанс, как я уже сказала, – воображаемый, хотя я выступаю в качестве исполнительницы. Второй сеанс я показываю самой себе, в действительности, пока присутствую на первом.
– Извини, у меня, наверное, голова не с того боку затесана, только я никак не врублюсь в этот закидон с двойным сеансом.
– Тогда слушай, как я это делаю. В моей спальне стоит большое трехстворчатое зеркало, перед ним – табурет. Рано утром, когда все еще спят, я встаю с постели и сажусь на этот табурет. Иногда я одета, а чаще голая. Сажусь на табурет и начинаю мастурбировать. Попеременно я просматриваю один из своих внутренних фильмов и смотрю на собственные отражения в створках зеркала. Вот и получается два сеанса: один воображаемый, другой – настоящий, один в моей фантазии, другой – в зеркале. Я одинаково возбуждаюсь от воображаемых сцен и от производимого ими эффекта. И так до самого оргазма. Вместе с оргазмом заканчиваются оба сеанса. После этого я встаю с табурета, занимаюсь домашними делами и отправляюсь на службу.
Ирена молча отпивает из стакана, наклонив голову и глядя на меня исподлобья; она словно желает понять, какое впечатление произвел на собеседника ее рассказ. «Он» тут же вмешивается: «– Спроси-ка, что значит это ее внутреннее кино».
Отвечаю раздраженно: «– Могу себе представить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111