– Ну, чего ты вертишься?
– Голова раскалывается, – зажмурил Залевский веки. – Солнце режет, как ножом.
– Тебя засыпало: рядом разорвался снаряд, здоровый, словно теленок.
– Поблагодари капрала, что вернулся за тобой! – вмешался сидящий рядом Бачох. – Мы уже отчаливали.
– Наруг?
– Нет, Святой Николай, – потешался над его несообразительностью Фрончак. – И, как видно, съездил тебя по башке своим посохом.
Залевский с трудом приподнялся, прислонился к дереву. Смотрел, как спят под кустами солдаты, с творожно-белыми стопами.
Подошел плотник, с глухим стуком сбросил на землю охапку только что сбитых березовых крестов.
Збышек, спотыкаясь о спящих, шел зигзагами, наконец заметил капрала, который, разбросав ноги, похрапывал на ворохе соломы в выпряженной повозке. Козырек конфедератки сдвинулся на нос, и Войтек посвистывал сквозь ощеренные зубы.
Залевский хлопнул его по колену, однако капрал только лягнул ногой. Тогда он стал трясти спящего до тех пор, пока тот не сел и не захлопал глазами, как сова.
– Чего ты меня треплешь, как собака нищего? Спать не даешь…
– Хотел поблагодарить тебя, что ты меня вытащил.
– А ты что? Хотел там остаться?
– Одурел, что ли? Ведь тебя могли кокнуть!
– Вытащил тебя, потому что вижу – цел, думаю: еще пригодишься. Отправляйся спать, пока есть возможность.
– Ты порядочный стервец, Войтек, но я тебя люблю!
Они крепко обнялись, припав друг к другу небритыми щеками. Это было грубоватое мужское примирение.
– Если хочешь, устраивайся на соломе, – предложил Войтек, – мне все равно пора в кусты, а потом еще надо оглядеться, поразнюхать, что нам готовит начальство.
Он старательно, с большой сноровкой обернул ступню портянкой и сунул в непросохший ботинок. Збышек сел в повозку, проводил отходящего взглядом, а потом, словно подкошенный, свалился на солому. От нее пахло хлебом. Залевский зажмурил глаза и заснул с таким чувством, будто он снова в родной семье.
Полковник неожиданно обрел спокойствие, свет ламп озарил все до единого лица, люди собрались в полном составе, он мог начинать, настала пора отдавать приказы – бесспорные, четкие, запоминающиеся, вызывающие упорное желание действовать.
– Первая пехотная дивизия, вместе с восьмым инженерно-саперным батальоном, форсирует реку Одру на участке: высота пятьдесят один – Цекерик, занимает плацдарм на западном берегу и на два километра продвигается в глубь оборонительной полосы противника.
Принято решение: первый полк форсирует Одру в составе первого эшелона. Задача – овладеть высотами над Старым Каналом и закрепиться в деревне Альт Рудниц.
Головы офицеров склонились над оперативными картами, которые были сложены узкими полосками, и придвинуты к самым лампам.
– Артиллерия! – произнес командир полка таким тоном, словно уже непосредственно переходил к повестке дня. – Ваши задачи: подавить и уничтожить огневые средства противника, не позволяя им, после того как их прикроют своим ударом наши артдивизионы, менять свои позиции. Рассеять и парализовать противника как на переднем крае, так и в ближних тылах. Сопровождать огневым валом наступающую пехоту на глубине до двух километров… Артиллерийским наблюдателям находиться в боевых порядках.
Саперы обеспечивают переправу дивизии, поддерживая непрерывную связь не менее чем на пятидесяти лодках… Их задача – оперативно навести понтонный мост и сразу же переправить танки и дивизионную артиллерию.
В воцарившейся тишине послышались вдруг какие-то голоса. За приспущенной занавеской часовой пытался кого-то задержать.
– Гражданин полковник, срочно из штаба дивизии, – доложил связной, протягивая командиру запечатанный пакет. Только нижняя часть его лица, мальчишеский подбородок, выступала из густой тени, которую отбрасывала каска.
Полковник вскрыл пакет охотничьим ножом, извлек приказ, кальки и карты. Он быстро ознакомился с содержанием документов.
Все глядели на него в напряженном молчании.
– Офицеры, друзья, – торжественно начал он, – завтра, шестнадцатого апреля, в четыре тридцать начинается наступление… Итак, – он взглянул на циферблат, – в нашем распоряжении шесть часов. Не так уж много… Совещание окончено. Желаю удачи.
Все расходились, обмениваясь рукопожатиями, как бы присягали, что будут поддерживать друг друга.
Землянка опустела.
Полковник видел, как папиросный дым, собравшийся под дощатым потолком, клубами выходит через отогнутую занавеску.
– Может быть, чаю? Стакан крепкого чаю вам не повредит… – предложил адъютант.
– Ты прав, – поднял голову полковник. – Давай чаю.
Разведрота в полной выкладке, с оружием, бережно покоящимся на коленях, сонно слушала, как старшина Валясек с трудом читал только что полученный текст Обращения…
Небо было ясное, и встающее солнце, освещая противоположный берег, било немцам прямо в глаза. С деревьев падали тяжелые капли росы. Скатываясь по солдатским каскам, они повисали на краю, как на кончике носа.
– «…Славой завоеванных побед, своим потом и кровью вы заслужили право на то, чтобы участвовать в разгроме берлинской группировки врага и штурме Берлина. Доблестные воины…» – Валясек поглядел на побледневшие, осунувшиеся солдатские лица и неожиданно рявкнул: – Чего вы разлеглись, как беременные бабы! Я хочу видеть доблестных воинов! Я вам тут не сказочки почитываю, а исторический приказ! Нечего спать, а то всех поставлю по стойке «смирно»…
– Мы не спим, пан сержант, а просто прикрываем глаза, потому что так лучше думается, – защищался Фрончак. – Мы и так знаем, куда нас направляют…
– Кто хлебнул горя, у того не сон на уме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30