Однако от них меня отделяло что-то около тридцати километров – навты забрались почему-то в самую глушь, – а сокращать это расстояние у меня не было никакой охоты. Думаю, что и у них тоже – поскольку им, я полагаю, вполне хватало собственного общества, если учесть, что военные космические экипажи комплектуются военнавтами обоих полов на паритетных началах. Я искренне пожелал им всяческих утех и больше о них не вспоминал.
Но все-таки время от времени человеку бывает нужно пообщаться с кем-нибудь вслух – хотя бы для того, чтобы оценить всю прелесть безмолвного диалога с самым умным и приятным человеком во Вселенной – с самим собой, как вы понимаете. Язык, бывает, устает от молчания. Но это – дело поправимое.
Чтобы выйти из положения, я слегка напряг мой мик, объединив его усилия с возможностями здешнего компа, который, естественно, имелся в коттедже в числе прочих полагающихся удобств, и, немного попотев, за три дня сварганил виртуального собеседника, ничем вроде бы не походившего на меня самого; сочинил ему биографию, характер и все такое, чтобы было, с кем поругаться или, наоборот, совместно с чем-то согласиться, гуляя по окрестностям. Гулял он, конечно, в моем мике: для создания нормального фантомного тела пришлось бы вспотеть куда больше, а я все-таки хотел отдохнуть.
Собеседник – я дал ему имя и фамилию, и то и другое на букву «П» – сам не знаю, почему именно так, Приличный Парень, может быть, – так вот, этот ПП оказался не в меру любопытным и уже через пару дней стал надоедать мне сверх допустимого. Пришлось ухлопать еще три дня, чтобы спрограммировать еще одного мужичка – собеседника на этот раз для ПП, а не для меня. Этого я назвал ТЧ – Тихий Человек, допустим. Я замкнул их друг на друга, после чего смог по достоинству оценить наступившее спокойствие.
Когда пошла третья неделя, я решил, что процесс ознакомления с новым миром закончен и пора заняться каким-нибудь делом посерьезнее. Мысль мне понравилась. Единственным препятствием к ее осуществлению было то, что никаких настоящих, серьезных дел у меня здесь так и не нашлось. Ну ни единого.
Человек, как известно, отличается от прочего живого мира тем, что если всякое иное живое существо стремится приспособиться к окружающим условиям, к среде обитания, то человек, едва до него доходит, что он в иерархии творения является изделием номер один, начинает приспосабливать окружающую среду к своим представлениям о том, какой она для его блага должна стать. И, кстати, довольно скоро понимает, что совершает ошибку, может быть, даже роковую, – но уже не в силах отказаться от замысла. Я тоже, как я полагаю, человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Если среда не приспособлена ко мне – в смысле, она не предоставляет мне никаких стоящих дел, чтобы я мог ими заняться, – значит, я создам такие дела сам. Только и всего.
Я немножко подумал – и засел за сочинение подробного отчета о той операции, которая в архиве Службы носит невразумительное (как и все кодовые) название «Кольцо уракары». Я составлял доклад, стараясь восстановить в памяти до мелочей каждое событие и его участников, свои замыслы и результаты их воплощения – и тому подобное. И сразу почувствовал себя занятым человеком, раз и навсегда запретившим и ПП, и его собеседнику обращаться ко мне, пока я сам их о чем-нибудь не попрошу. Поскольку об уракаре они вообще ничего не знали.
Работая, сотворяя новый текст и возвращаясь к уже написанным разделам, я старался не думать о том, о чем размышлять было бы неприятно: что этот мой отчет никому не нужен, никто его не заказывал, никто не ждал и, если я так никогда его и не закончу, никто не почешется, потому что вообще даже не узнает о том, что такой отчет когда-то писался. То есть работа моя на самом деле представляла собой лишь довольно элегантную форму безделья; не зря бездельники, как правило, стараются выглядеть предельно занятыми людьми. Наоборот, мне удалось внушить себе, что на Теллусе, в Службе, не кто иной, как сам Иванос, барабаня пальцами по столу, в двадцать пятый раз нетерпеливо вопрошает: «Что, отчет еще не получен? Ну почему Разитель так копается?!». Таким способом я пришпоривал самого себя. И к середине третьего месяца жизни на Стреле Третьей почувствовал, что дело близится к финалу. При этом написанное мне даже нравилось. Я начал уже подумывать, что его можно будет использовать в качестве учебного пособия при подготовке молодых кадров в Службе. Оставалось дописать еще две-три страницы – или, как давным-давно сказал поэт, «Еще одно последнее сказанье»…
И вот тут-то я и скис. Совершенно неожиданно для самого себя.
Исчезли вдруг и желание, и умение эти две страницы написать. И не только написать, но даже и думать обо всем этом.
Не надо было долго соображать, чтобы понять почему.
Излагая события прошлой операции, я никак не мог обойтись без Лючаны, которая, как я уже упоминал, в те дни страховала меня и всегда появлялась на месте действия как раз тогда, когда было нужно, чтобы оказать мне необходимую помощь, а временами даже просто спасти мою жизнь.
И всякий раз, вспоминая и заново переживая минувшее, я видел и ощущал ее – и с каждым днем все меньше понимал, что же, в конце концов, произошло между нами и почему я здесь – без нее, а она там – я был уверен – без меня. Что за идиотизм!
Объяснение у меня было лишь одно: операция с уракарой обоим нам обошлась недешево в смысле потраченных нервов, вообще здоровья, основательно разгромленного семейного гнезда… Мы вовремя не поняли: не нужно было браться за восстановление и приведение в порядок жилья, сделать следовало совершенно другое, а именно то, что сделал я один:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17