В незначительном отдалении, вдоль противоположных стен зала, маячили фигуры охранников: Алешка Бровкин и Василий Волков – от русской половины стола, три неуклюжие личности в серых неприметных камзолах – от другой половины…
Через некоторое время, после очередной перемены кушаний (вареные раки – обычные и голубые, из северных рек, впадающих в Белое озеро), Петр, отложив обратно на фарфоровую тарелку не до конца обглоданное жареное лебединое бедро, попросил всех присутствующих на этом позднем ужине высказаться – относительно реалий высокой политики европейской.
Со своего места поднялся Иоганн Паткуль – мужчина худой, костистый, визуально очень неприятный и злобный, заговорил важно и значимо:
– Я буду говорить, если мне это будет позволено, от лица всей Северной коалиции! – прокашлялся еще раз, обтер губы белоснежным носовым платком, непонятно усмехнулся и продолжил: – Шведское господство для всех нас, а для Лифляндии – в первую очередь, нестерпимо совсем! Мы готовы незамедлительно выступить против этого подлого владычества! И ждем от России Великой – помощи действенной!
– Почему именно – незамедлительно? – осторожно спросил Егор. – Почему – прямо завтра, а не через год или, допустим, через два?
Паткуль – словно бы ему раскаленный железный штырь вставили в одно известное место, передернулся всем своим худосочным и длинным телом:
– Сегодня королю шведскому Карлу Двенадцатому всего шестнадцать лет. Сейчас он просто смелый, отчаянный, но и очень глупый львенок. Это так. Но он взрослеет день ото дня… Чем быстрей начать серьезную войну против него, тем больше вероятность полной и окончательной победы!
«До чего же умны и сообразительны – эти европейские ребята! – притворно восхитился внутренний голос. – Надо им прямо и сейчас завершить все дела: пока оба царя-короля – и русский, и шведский – еще молоды и неопытны. Все карты козырные хотят дальновидные европейцы разыграть своевременно, не откладывая решения проблем насущных в долгий ящик…»
А Паткуль, тем временем и без устали, продолжал заливаться курским весенним соловьем:
– Я не хочу говорить за Курляндское герцогство, но моя дорогая Лифляндия… В свое время мы наивно поверили Речи Посполитой, обещаниям их сладким, что Рига – всегда будет вольным торговым городом. В первые годы все было хорошо и примерно. Потом пришли иезуиты, – при этих словах Петр невольно нахмурился, а его правая нога чуть заметно дернулась. – Они устроили подлые гонения на наш язык, запретили нашу веру. Тогда мы отринули поляков и вверили судьбу берега прибалтийского в шведские руки… Это была величайшая ошибка: из когтей польского орла – уйти в пасть льва шведского…
– Поторопились это вы немного! – хмыкнул Петр.
– Карл Одиннадцатый, отец короля нынешнего (Бог судья им обоим!), он совсем потерял совесть! – разошелся не на шутку Паткуль, изредка посматривая на Кенигсека и Карловича. – Этот сатрап дошел до того, что издал законы, согласно которым можно отбирать у дворянства земли, жалованные прежними королями! Это – просто неслыханно! Это… – Паткуль даже задохнулся на короткое время – от нахлынувшего на него чувства негодования. – Это – просто невозможно! Право на исконные земли рыцарей, гроссмейстеров ордена и епископов нужно было доказывать древними грамотами, а если грамот тех не было в требуемом виде, то тогда все земли и угодья незамедлительно отходили в шведскую казну… Ливонское дворянство не желает больше терпеть жадных шведских узурпаторов! Мы надеемся, что наши совместные усилия помогут восстановить историческую справедливость…
Прозвучало еще множество речей, сказанных на разных языках, с иным напором, но с содержанием – один в один: надо срочно и непреложно – мочить коварных шведских захватчиков, освобождая от них несчастные, жестоко угнетаемые прибалтийские народы…
Петру все это откровененно надоело, он широко зевнул и сильно ущипнул Егора за бедро, мол: «Делай, чего задумал! Чего мне слушать хрень эту, общеизвестную? Спать хочется, однако!»
Егор громко и значимо кашлянул, дождался, когда все остальные собеседники сосредоточат свое внимание только на нем, поднялся, демонстративно медленно выцедил оловянный стаканчик с перцовкой, со стуком поставил пустую тару на стол, ладонью обтер губы, недобрым взглядом оглядел гостей иноземных и – бухнул – голосом диктора Левитана, правда, опять же на немецком языке:
– Прошу внимания всеобщего! Должен сделать наиважнейшее заявление – от лица Высшего Государственного совета российского! Настаиваю на полной и безоговорочной тишине!
Безоговорочную тишину нарушал только короткий и регулярный «ик», это Петра Алексеевича вдруг пробило на икоту легкую…
«Водички бы попил, что ли!» – неприязненно подумал про себя Егор, а вслух уверенно и сердито заявил, резко вынимая из-за правого обшлага камзола три слегка помятых бумажных листа:
– Моей Службой обнаружено несколько документов, содержание которых представляет особый государственный интерес! Более того, речь в них идет о страшном преступлении и даже – о государственной измене! Генерал Карлович, встаньте, пожалуйста!
Карлович – грузный, слегка багровый от выпитого, выронив из своих толстых пальцев серебряную вилку, на зубцы которой был наколот толстый ломоть жирной буженины, медленно привстал со своего венского стула.
– Эта бумага – невинное письмо от управителя вашего лодзевского поместья, – спокойно сообщил Егор. – В ней говорится об урожае овса и пивного хмеля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18