"Ну и другим на тебя тоже", - думает Витя, но по своей уязвленности чувствует, что это пока еще неправда.
Наконец торопливая медсестра увела Юрку в бездну коридора, но что с ним там делали, неизвестно, Юрка рассказывать отказался - "не хочу превращать это в стёб".
И правильно. Главное - ни под каким видом не общаться с употребляющими.
Ане никак не удавалось вытащить Юрку на улицу, он даже разговаривал с трудом. А когда молчал, его губки бантиком были сложены так, как будто он только что проглотил что-то гадкое. Правда, читать какие-то ксерокопированные английские статьи, которые он привез с собой, он все-таки читал. Лежа. С мрачнейшим выражением своего распухшего личика. Разговорить его было практически невозможно.
Человек должен быть включен в какую-то систему общественных обязанностей, говорила Аня, а это у него есть только там, в Израиле. Ему надо ехать восстанавливаться в университете. Однако отправить его одного было слишком страшно: Милка неизвестно еще, переломалась ли. Но где взять денег на билет, на прожитье - хотя бы на первое время: Миле всех не прокормить. Пришлось продать бабушкин свадебный подарок - часы с золотыми резными стрелками, охваченные золотой аркой изобилия, - удивительно, но их хватило на все.
Вите было жутко оказаться одному с двумя сумасшедшими, но при мысли о том, что этим он выгораживает Аню... "Я не хочу отдавать тебя им на съедение, - внушала ему Аня. - Если они начнут пить или колоться - бросай их без раздумья". Но поди решись на такое...
Обратный билет у Вити был с открытой датой.
Попков выписал Юрке какие-то таблетки для выравнивания настроения, и Юрка "из-за тревоги" перед самолетом выпил лишнюю. А может быть, две. Или три. Если только у него не было каких-то других колес - Витя теперь не доверял никаким фактам, которых не наблюдал собственными глазами. Поэтому, не будучи уверен, чтбо причиной - чувство или вещество, Витя старался не растрогаться, когда Юрка рассказывал ему про Милку, какая она перфекционистка (как чисто моет пол и стены, докуда удается достать), какая преданная (начала колоться, чтобы умереть вместе с ним) и какая мужественная (переломалась-таки одна, без поддержки). Однако Витя теперь не радовался одним только словесным заявлениям, предпочитая ожидать развития событий.
К концу дороги Юрку развезло, но Витя уже не сердился - старался только сам не наделать глупостей: поставил Юрку - никого не замечающего, по-верблюжьи вытянувшего шею - в сторонке, пока сам высматривал их сумки на конвейере. Он уже и думать забыл, что это заграница, все поглотили заботы и тревоги. И не зря - Юрку таки высмотрел толстый усатый полицейский, отвел их в участок и там перерыл их шмотки вплоть до зубных щеток. Он никуда не торопился, Юрка тоже хранил полнейшее безразличие, а вот Витя очень мучительно переживал свою беспомощность. В России любой милиционер, разговаривая с ним, сразу бы понял, что имеет дело с приличным человеком, а здесь даже с очками его нисколько не считаются.
А что, пускай роются, у нас же ничего нет, не понимал его Юрка. На улице он немного взбодрился.
Яркое небо, яркое солнце, яркие пальмы, яркие люди - все это теперь было чужим и пугающим.
В беленой бетонной каморке, так долго представлявшейся средоточием счастья, первым, что бросилось в глаза, была Милина голая попка: под плакатом с изможденной курносой девицей "Heroin. This product is recommended for your death" Мила спала лицом вниз в задравшемся светлом платье. Трусики на ней тоже были, но их еще нужно было поискать.
- Она же знает, что мы должны приехать... - мрачно пробурчал Юрка и одернул ей платье.
Она не проснулась. Он грубо тряхнул ее за плечо. Она испуганно села, похлопала глазами - и, виновато бормоча "я только на минутку прилегла", бросилась вытирать с мраморного столика кофейную лужу. Перфекционистка... Юрка со значением посмотрел на Витю и по-милицейски потребовал показать вены (Витя с проблеском благодарности отметил, что не "трубы"). Мила с покорностью коровы, приготовившейся к доению, предоставила со всех сторон осмотреть свои руки, щиколотки и даже позволила заглянуть себе за пазуху: Витя уже знал, что и там проходит важная вена, именуемая "метро". "А это что? А это что?" Комары, отвечала Мила. "Ну ладно, посмотрим. Милка, я так в тебя верил, неужели ты меня подведешь?!." Не подведу, бубнила она. От ее чеканной красоты осталось совсем немного - слишком сильно выступили скулы, слишком заострился подбородок и даже нос. И бледность ее была не благородная, слоновой, так сказать, кости, а какая-то покойницкая.
В общем, встречу было трудно назвать радостной.
Плата за семестр составляла что-то около четырех тысяч шекелей, то есть немного больше тысячи долларов. Аня продала свой корниловский фарфор и выслала деньги по "Western Union". Их хватило с лихвой, но Витя несколько дней мучился от совершенно неадекватной жалости к пастушкам с овечками, к придворным в многослойных юбках или коротеньких облегающих штанишках до колен - к их глазкам, складочкам, мизинчикам... Часов с золотой аркой изобилия было почему-то не так жалко, - может быть, потому, что человечки были отчасти живые? Именно их исчезновение он начал ощущать разрушением Аниного мира. В который он был допущен в качестве не только почитателя, но и хранителя тоже, - и вот не сохранил...
Он бы скучал по ней совсем непереносимо, если бы не чувствовал себя здесь ее представителем и даже защитником, потому что, если бы не он, здесь пришлось бы торчать ей, и когда становилось совсем скучно, он говорил себе: зато не Аня, зато не Аня. Словно напитавшись Аниным духом, он стал тоже возлагать серьезные надежды на красоту и свежий воздух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84