Но в основном глюки беспонтовые: кажется, что чайник поставил, дверь открылась, какой-то дешевый человек вошел, ты с ним говоришь про какие-то дешевые вещи..." - "Да, ради этого стоит отдавать жизнь". - "Нет, иногда и с богом общаешься". - "С бородой?" - "Нет, без дешевых штучек, в белом плаще. Но очень значительный. Но чаще просто кайфуешь - джаз, Джон Колтрейн, крякнул, кстати, от передозняка... Саксофон, иногда змея зеленая промелькнет... Кайф! Без кайфа не то. Что писалось под героином, то и слушать надо под героином", - это звучало как очень весомая мудрость. Хотя - голову на отсечение! - наверняка было враньем: наркотики превращают человека в аллигатора, - вообразить, как одни аллигаторы творят божественную музыку, а другие аллигаторы проникаются ею, может, уж во всяком случае, не тот, кто просиживал ночи с героиновой куклой. Кайф... Музыка должна создавать не расслабление души, а ее напряжение, додумался Витя - и устыдился, что в последние годы слушал музыку слишком уж размягченно.
Кайф выше секса, исповедовалась кукла: от героина же не стоит, так, раз в месяц, у Милки тоже снижается, у нее целый год не было менструаций. Но чем кукла по-настоящему изумляла Витю, так это тем, что при всем пренебрежении к сексу в ней - при угасшем стыде, угасшем достоинстве - и на миг не угасает жажда удовольствий. А что действительно приводило Витю в содрогание - это ее пухлые губы-присоски, уютно обхватывающие то край стакана, то край чашки, то пластиковую "соломинку", присоски, радушно разевающиеся навстречу мясным и рыбным блюдам, - аппетит у куклы был отменный, а возможности удовлетворять его безграничны: еще вчера набитые культурной публикой просторные столовые и тесные кафе теперь были почти пусты. Это было бы даже и впечатляюще, если бы Витю еще могли волновать подобные мелочи. Поражало его теперь только одно кукла, к которой его приковала судьба, которую иногда все-таки пробивало и на рыдания о своей погибшей жизни, эта самая кукла в другие минуты и часы то беспокоится о здоровье (говорит о колбасе: нельзя столько сала, подолгу озабоченно разглядывает высыпавшие прыщи на лбу, удовлетворенно произносит "хорошо задавил", когда проспит часов одиннадцать), то алчет тупейших развлечений, может задергаться в такт случайной музыке из кафе или из окна, а по вечерам с угрюмой или приплясывающей неукоснительностью устремляется в недавно открывшийся ночной клуб, "найт клаб" (в этом слове Вите чудилось что-то осклабившееся).
Сидеть в ночном клубе - Витя не пробовал занятия бессмысленнее (он принципиально не брал даже сока, чтобы не могло показаться, что и ему здесь что-то нужно). Но - самая перемалывающая скука была ничто в сравнении с той стремительно нарастающей тревогой, с которой иначе пришлось бы половину, а то и целую ночь прислушиваться, не возвращается ли Юрка и в каком состоянии. А что, если снова исчезнет, как тогда, - и все выигранные дни пойдут насмарку. Да это еще и пережить надо, - нет, уж лучше три-четыре-пять часов (кукла-то готова оплывать хоть до утра) посидеть в душном мраке, где все мигает, трясется, музыка, если это можно назвать музыкой, вопит, воет, вдалбливает, надрыва... нет, надрываться может что-то живое, а это чистая механика; по стенам, по потолку скачут разноцветные зайчики, сам потолок то меркнет, то обретает фиолетовый тон - как крылья Юркиного носа, когда он начинает наливаться беспричинной яростью... На стенах намалеваны нечеловеческие рожи, и каждой как будто плеснули в рожу из ведра, чтобы краски потекли. "Кислотная живопись", - орала в ухо кукла, и Витя догадывался, что кислота - тоже название какого-то наркотика, но какого - он знать не хотел. К тому же здесь все было устроено так, чтоб было невозможно ни думать, ни общаться. В дыму вспыхивали цветные лучи, своим узким концом каким-то непостижимым образом каждый раз попадающие в прожекторные головки, похожие на шлемы крошечных водолазиков, очень бойких, беспрерывно дергающихся вверх, вниз, вправо, влево...
Он плановой, кричит в ухо кукла, указывая на козлобородого молодого человека, с бессмысленной птичьей внимательностью разглядывающего вспыхивающий абсурд, - невольно задумаешься, какая сила заставляет этих несчастных довершать козлиной бородкой и без того козлиную внешность. Неугомонная кукла, пошатываясь, вся в бегущем разноцветном камуфляже, уже кричит козлобородому в ухо что-то свойское, и козлобородый с готовностью начинает выкрикивать в пространство нечто похожее на лозунги болельщиков. "Мы, люди искусства, - переводит воротившаяся кукла, - должны изменять свое сознание". Ты машинально ей киваешь, киваешь - до полной очумелости, - и вдруг в потной духоте холодеешь от страха: кукла успела раствориться в этом пятнистом мраке, хотя только что вроде бы сидела, положив ногу на стул, пухлыми присосками потягивала ликер ("Это для тебя лекарство?" - все еще пытался очеловечить ее Витя. "Не буду врать - кайф"), сетовала, что в Друскининкае не достать планцу, а на худой конец, телки или жабы, - и вот уже исчезла, улетучилась, что-то где-то разыскивает, может быть, опять героин...
А, нет - уф-ф... - вот она у мерцающей стойки бара в позе, претендующей на крутость, пытается что-то орать непроницаемому бармену - только в шаге от нее удалось расслышать: "Я побывал во многих подобных заведениях во многих странах мира". Кукла пыталась задать глупого форсу. Заметив Витю, злобно обернулась: "Что ты меня пасешь?!. Да не сбегу я!.. Как вы меня достали своим контролем!!!" Она почти рычит, она оскорблена как человек, ни единожды в жизни не солгавший. И тут выгоднее попросить у нее прощения - да что ты, мол, как ты мог подумать, - а то ей еще взбредет вломиться в амбицию, раздуть набрякающие фиолетовым грубые ноздри, начать требовать паспорт для бегства в Вильнюс, где можно достать любые психоактивные вещества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84