Тем не менее на них уже сидели и лежали, подстелив под себя что-нибудь из своей одежды.
Вагонная дверь была распахнута во всю ширину, поезд, покидая город, шел по высокой насыпи, внизу мелькали последние одноэтажные домики, тонувшие в густой листве яблоневых и вишневых садов. Солнце садилось по другую сторону поезда, в окнах домишек вспыхивали его оранжевые, радужно раскрашенные лучи, с силой прожектора больно ударяли в глаза. Жители окраины были заядлые голубеводы. Как раз наступило время вечерней выгулки пленников и обитателей многочисленных голубятен. Над окраинными улицами и переулками, над широким лугом с петлями как бы остановившейся, замерзшей без течения реки, высоко в небе тугими облачками, то ярко-розово загоравшимися в свете заходящего солнца, то, под другим углом к нему, менявшими свой цвет на сиреневый, дымчатый, мелкими быстрыми кругами ходили плотные стайки белых голубей.
Тем, кто смотрел из вагонов, увозящих людей на войну, открытая им картина казалась странной. Война, тревожные сводки, уже бомбят Москву, немецкие полчища ползут неостановимо, кажется, даже сюда доносится скрежет их танковых гусениц, а перед глазами что-то заповедное, идиллическое: тихий, покойный вечер, будто на свете нет никакой войны, никакой угрозы, мирные домики в листве садов, спящая река с рыбацкими лодками, стайки голубей в небе…
Антон стоял в дверях вагона, опершись локтями на деревянную перекладину, загораживавшую дверной проем. Внизу, под ним, сидели на вагонному полу несколько его новых сотоварищей, имен и фамилий которых он еще не знал. Их ноги были выставлены наружу, висели над бегущей назад землей. Один их них, крепенький, кругловатый, с коротким упитанным телом, с толстыми короткими ножками, по характеру, видно, живой, бойкий, неунывающий, всегда быстро и беспечно-жизнерадостно настроенный, с ранними залысинками и светлой проплешинкой на макушке круглой стриженой головы, говорил слушавшим его соседям:
– Думаете, мы скоро в бой попадем? Да ничего подобного. Нас бы иначе отправили: одели, как положено, с винтовками, патронами. Вот так тех, что до нас. Те в бой, точно. А нас в запасную часть гонят, это тоже точно. А там муштровать начнут, разным солдатским премудростям учить: как ползать, окапываться, блиндажи строить. А чего нас учить, тут, я вижу, каждый армейскую службу в свое время прошел. Я сам любого командира чему хочешь научу. Меня и на польскую брали, и на финскую. Да только ни на одну не попал, все учили. А потом еще месяц проверять будут: чему да как выучились. Знаю я эту механику. А потом в другое место погонят – на формировку. И потянется эта мура – аж пока и эта война не кончится. И опять не доведется даже хоть раз по-настоящему стрельнуть…
Он явно грустил, сокрушался, что может опоздать на войну.
Немецкие войска по последним сводкам захватили уже всю Белоруссию, почти всю Прибалтику, значительную часть Украины, взяли Смоленск, приближались к Киеву, их самолеты каждую ночь появляются в небе над Москвой, а бойкий лысоватый человек с толстыми ляжками, не поспевший на две предыдущие несерьезные, скоротечные войны, похоже, даже сейчас все еще верил, никак не мог расстаться с прежними иллюзиями, что германские захватчики, если сунутся, получат в ответ тройной удар, и победа над ними будет одержана в считанные дни, на их земле, и притом – малой, совсем малой кровью…
26
Ночью проехали Грязи. Эшелон то развивал скорость, дряхлые вагоны, возившие людей и лошадей еще на первую войну с Германией, начинало нещадно мотать из стороны в сторону, они скрипели и трещали, казалось, вот-вот рассыплются и полетят под откос, но через десяток километров паровоз сбавлял ход, и поезд тащился едва-едва, а потом и вовсе останавливался и подолгу стоял непонятно почему, непонятно где – в сплошном непроницаемом мраке.
К полудню достигли Ельца. Посланные на продпункт принесли на одеялах еще теплые буханки хлеба, раздали по вагонам. Антон впервые увидел, как а армии красноармейцы делят между собой хлеб. Полученные на взвод буханки разрезали на куски по числу красноармейцев, куски разложили на одеяле. Все они были примерно одинаковы, если и существовала между ними разница в весе, поскольку резали без весов, «на глазок», то незначительные граммы. Большая разница была в качестве: одни куски от срединной части, почти целиком мякоть, другие – с коркой. Если брать по желанию – каждый потянется к лучшему куску, выйдут споры, обиды. Поэтому куски разыгрывали, как в лотерею: один из красноармейцев отвернулся, он исполняя роль «разводящего», другой указывал пальцем на какой-нибудь кусок и спрашивал: «Кому?» Во взводе призывники между собой полностью еще не перезнакомились, имена были известны не всех; кому достанется указанный кусок – «разводящий» называл по внешним приметам: «Рыжему…», «Длинному…», «Морячку…». Прозвище это уже закрепилось за жилистым, носатым парнем со шрамом на нижней губе, только лишь в грязноватой майке и поношенных сандалетах на босу ногу. Идя на призывной пункт, одевались как можно хуже, почти в рванье: ведь сразу же переоденут во все казенное. Действительно ли был этот парень морячком – неизвестно, но на груди у него под майкой был наколот синий якорь, обвитый канатом.
Антона «разводящий» назвал так: «Комсомольцу!» – Антон во взводе был единственным с комсомольским значком на лацкане своего серенького школьного пиджака с локтями, до лоска натертыми о парту.
Елец был последним пунктом, чье название Антон слышал раньше и примерно представлял географическое положение этого древнего городка с грузным, похожим на сундук, собором на горе, скалистыми обрывами высившейся над рекой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109