Между прочим, в том огневом 19-ом мне было чуть за двадцать, и я сражался в рядах Добровольческой… При взятии Ростова мы втыкали штыки друг в друга, будто в арбузы. После… нам было велено вывести всех раненых и красных командиров за околицу, в овраг… И я, мы – сделали это. О, кто был в России тех лет, тот знает о человеке чуть меньше его создателя. Так согласен ли я? Что за вопрос! Да, согласен.
Гирш воздал руку и щелкнул пальцами. Тотчас к ним подсел человек примечательной наружности, и большего иностранца в Праге по тому холодному, ненастному дню трудно было и сыскать. Со смуглым, сейчас лиловым лицом, с черными, сильно напомаженными волосами, с агатовыми глазами и ниточкой выбритых усиков под тонким большим носом. Он только присел, пробыл с полминуты, особенно заглядываясь на Радлова, и так же исчез, как и не было его вовсе.
– Этого человека запомните. Итак, господин Радлов, вы уже уяснили себе, что мы живем в мире… текучего взгляда на вещи, точки зрения наблюдателя, и дураки те, кто считает иначе. Мы выбрали друг друга, и теперь важно только это одно, – говорил Гирш, пленительно и как-то неумолимо разглядывая своего «полпреда» по делам в России. – Рассмотрим предварительную сторону дела. Этот доктор наук, проректор… ваш сосед по номеру. Что он из себя и как? Его привычки, маршруты передвижения…
Дальше было то, что не хотелось, и помнить, но и невозможно было забыть.

*** 12 ***

В тот день на Старый город сошел удивительно хороший вечер: тихий, лунный, в сколах лазурита неба и серебряных паутинок, и возвестил славу давно ушедшим векам затейливого барокко, причудливой готике. Замерзшие лужицы, если и были где, высохли иглами и звонко лопались под шагами. Через Влтаву по мосту бежали трамвайчики в голубых вспышках, отзванивали колокольчики, и все было озвучено – и просто чудесно было идти вот так и не надышаться, на сон грядущий.
Радлов и Косторецкий и точно как будто не могли нагуляться. (Каждый сам по себе, и мало разговаривая друг с другом). Поезд отходил завтра, в середине дня, но им уже было рекомендовано не выходить из гостиницы до сборов. Радлову и его спутнику оставалось пройти шагов двадцать, чтобы выйти на яркую Вацлавскую площадь с витринами магазинов и кафе. Радлов держался стороны домов, Косторецкий – кромки тротуара, близко к проезжей части. Вдруг, почти наезжая на них, резко осадил автомобиль – перламутровый «ситроен». Одна дверца его распахнулась, и на Косторецкого наскочил высокий мужчина в легком светлом пальто и шапке (ушанке). В два шага он оттеснил Радлова и заскочил Косторецкому со спины. Рука его сделала характерный вкалывающий жест. Профессор раскорячился в позе как бы взятый за шкирку щенок. Ноги его разъехались, обе руки раскинулись, будто по кресту. Он не то чтобы так упорно сопротивлялся, но и не шел, как затверделый. Только голова его еще боролась: завернулась на сторону и выставилась на Радлова необыкновенно живым и умоляющим взглядом. Тот встрепенулся, и было уже вступился, – но тут мужчина обернулся лицом смугло-лиловым, с усиками в ниточку и белозубой, приветливой улыбкой. У Радлова отнялись ноги, и через весь живот проскользнула холодная гадливая кишка.
Далее профессора отвратительно, словно парализованную личинку, стали втаскивать в машину, еще потянулись какие-то руки… Косторецкому дали в торец, в шею, протащили будто репей, – пока он, нескладно топорща всеми членами, не скрылся в нутре автомобиля. Дверца захлопнулась. Перламутровый жучок дохнул дымком, надбавил газу, и машина умчалась за поворот.
Уже поздно вечером Радлов решился выйти из гостиницы какой-то частью себя, – той, что осталось в нем подобно сосущей, тоскующей пустоты, пожирающей его изнутри.
Так и есть: он не ошибся в своих предчувствиях. Тот же автомобиль стоял в двадцати метрах от входа. Как притянутая нитями марионетка – Радлов подошел. Гирш предупредительно открыл дверцу, пригласил во внутрь.
– Вы меня очень обязали, тем, что вышли еще раз на прогулку. Иначе мне пришлось бы ловить вас днем. Не мог же я выпустить вас так… не поделившись мнениями.
– Что вы с ним сделали?! – надтреснуто-глухо спросил Радлов, с некоторым омерзением оглядывая салон. – Он будет завтра в поезде?
– То, что непременно завтра, не гарантирую. Объясняю: все это часть нашего общего дела. Работать у меня – означает работать на меня. Это не просто стилистическое разночтение. Это этика, господин Радлов.
– По крайней мере, вы сохраните ему жизнь?
– Как и подобает человеку разумному. После той части работы, что возложена на вас, он со всеми потрохами будет упакован и отправлен в родимую сторонку. Пока же мы его попридержим. Но ваше алиби – после всего того – будет гарантировано. Вот это уже мой личный пай.
Неумолимо Гирш смотрел на Радлова, и этот-то взгляд вставал теперь на него, когда в продавленном кресле, в своей комнате, он запрокидывал вверх лицо, прикрывая близорукие глаза стиснутыми в замок руками.
Слава Богу, теперь этим событиям уже более трех месяцев. Но так ли все хорошо в датском королевстве (руководствуясь интуицией одного гениального драматурга), да что там – на всей нашей матушке Земле!?
Радлов держал в руках «Журнал физических наук», выписываемый специально для института, с любопытной статьей по поводу одного происшествия, имевшего место 23 июня сего 1932 года, в 13 ч. 48 м. 26с. по Гринвичу. Это потрясение, отмеченное вначале как сейсмическое, позже – астрофизическое по смыслу статьи, и революционно-умозрительное, если продолжить в том же ключе, могло бы, пожалуй, всколыхнуть не один любознательный ум.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22