А что - это я потом понял. Старпом Филиппов его приволок, уже прямо под самый конец погрузки.
- Этот, - говорит, - полетит с нами.
Пареньку лет семнадцать на вид, не больше, мулат, вроде, или креол.
- Ты в своем уме, Фил? - спрашиваю я. - На хрена он нам сдался? В нем же килограммов восемьдесят! Помножь на одиннадцать тысяч триста двадцать два и получишь, сколько баксов мы теряем от такого недогруза. Он же для нас золотым получается. Да что там золотым - алмазным! Я даже не спрашиваю про оплату за проезд, откуда у него бабки вообще, не говоря уж про такие?..
То есть ежели взять пассажира - на столько, сколько он весит, меньше придется пыльцы загрузить. Дорогая это штука - пыльца центаврийского папируса. А как ей дешевой быть, если она и рак лечит на раз, и саркому, и СПИД, а тащить ее аж с самой Альфы приходится?
- Брось, кэп, не жадничай, - отвечает Фил. - “Скупой платит дважды” - слышал такую поговорку? Денег у него, конечно, нет, но этот паренек нас в случае чего выручить может. Только не спрашивай как, я ему слово дал, что без крайней нужды не расскажу. Давай захватим. Как амулет.
Это называется “брать на понт”. В наших делах, в “беспошлинно-торговых”, народ суеверный и никаких талисманов-амулетов не чурается. У кого колечко волшебное, у кого просто примета - например, пописать перед стартом на обшивку, - у кого кисет с землицей родной на груди, а кто-то и кота или попугая с собой таскает. Но чтобы в этом качестве смуглокожий детина-центаврианец выступал, такого я еще не слыхивал.
Хотел я сказать Филу, мол, если не будет от парня толку, эту сумму из твоей доли вычтем, уже и рот открыл, но тут наткнулся на взгляд паренька, да пасть и захлопнул. Что в этом взгляде такого особенного было? А вот слушайте дальше.
Звали парня Лиехо, по-нашему он не понимал или делал вид, что не понимает. Фил с ним по-испански общался, а кроме него, на борту испанский никто не знал. Стартовали. Вошли в нуль. Тут нам по субъективному отсчету предстояло болтаться чуть меньше недели. Команда у нас стандартно-усеченная - шесть человек. Лиехо этот выходит седьмым на борту. Летим. То есть это только так говорится - “летим”, а по ощущению просто из нас жизнь вытягивают, ну, вы знаете, об этом и пишут много, и болтают.
Летим. Зубы ноют, кожа шелушится, тошнит непрерывно, понос таблетками давим, друг друга лютой ненавистью ненавидим. От себя-то тошно, а от других - тем более. Все вот так маемся, только Лиехо этот словно родился в нуле - чаек попивает, стерео смотрит, похохатывает, благо, там языковая опция есть. Моих потихоньку от него трясти начинает. День, два, три… Модест, нейроштурман-пилот, однажды и вовсе взбесился. Прямо за обедом. Самому ему кусок в горло не лез, а пассажир наш напротив него жаркое за обе щеки уписывает. Смотрел, смотрел на это Модест, да вдруг как заорет:
- А мы что, капитан, нанялись эту обезьяну катать?! У нас что, твою мать, экскурсионно-развлекательная яхта?!
Хотел, было, я ответить, но не стал, потому что Лиехо только глянул на него, и Модест сразу же заткнулся. А я еще раз подумал, так ли уж совсем этот мулат по-нашему не понимает? Но притих Модест ненадолго. Модест - не я. Модест и в хорошие-то времена - коварная и злобная бестия. Посидел он, посидел, посмотрел, как мулат жрет, потом вдруг наклонился вперед и легонько так дал ему пощечину. Вот просто так. Из какого-то свирепого любопытства. От тошности всего окружающего. Видать, он слышал про аборигенов все то же, что и я.
Лиехо перестал жевать, положил вилку на стол, помедлил и взял в правую руку нож. Мы все напряглись: без пассажира-то мы доберемся как-нибудь, а вот без штурмана нам крышка. Но мулат на обидчика не бросился. Наоборот. Он слегка откинулся на спинку кресла, а кончики трех пальцев левой руки, без большого и мизинца, положил на край стола. Потом посмотрел Модесту в глаза, не отрывая взгляда, взмахнул ножом и отсек себе эти пальцы.
Что тут началось! Кровища у него из обрубков хлещет, мы все повскакивали. Фил к мулату подбежал, руку вверх ему поднял и кричит: “Бинт! Дайте бинт!..” Гасан и Фат в гальюн ломанулись - блевать, я за аптечкой помчался… но краем глаза ухватил еще, как Модест упал без сознания на пол, стукнувшись сперва головой об стол, а главный его кореш, Копыш, бросился к нему…
Вот так весело мы и летели. Начал я тогда припоминать те самые россказни про аборигенов. Хотя, конечно, никакие они не аборигены, а потомки обычных беженцев. Нуль-генераторы ведь во время войны изобрели, и многие тогда с Земли в Глубокий Космос поперли. Без навигации, без гарантий, что обнаружат там нечто пригодное для жизни, без возможности связаться с Землей, без уверенности, что хоть кто-то до них куда-то добрался. С одной лишь надеждой, что новые миры будут гостеприимнее пылающего родного. Многие тогда погибли, но кое-кто нашел-таки свою землю обетованную. И теперь мы время от времени на них натыкаемся. Чаще всего на одичавших, иногда - на влачащих жалкое феодально-крестьянское существование. Ну и уж совсем редко на тех, кто построил хоть что-то приличное.
На Альфе аборигены ничего путного не построили. Бревенчатые дома на сваях посередь бесконечных болот да примитивное убогое хозяйство. Но слышал я байки, будто бы они совсем не боятся боли. То есть не то чтобы не чувствуют, а не боятся ее и все. И смерти не боятся. Что вроде бы напрочь у них отсутствует инстинкт самосохранения. Помню, когда мне это рассказали, я всерьез не принял, говорю: “Не может такого быть! Они бы повымерли все давно. Такой ведь в болоте будет тонуть - барахтаться не станет, или подойди к нему и души голыми руками, а он и не почешется”.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135