– Очень просто, – объясняю ему. – Бой был, и киргизы разбежались, раненых оставили. Джа-Лама посреди отряда подскакал к киргизам и увидел, что один из них, по виду богатырь, сидит открыв грудь и держит ладонь на ране. Смотрит спокойно на подъезжающих врагов, и из-под ладони у него кровь медленно льется. Монгол один ударил раненого пикой в грудь, но богатырь ни слова опять не промолвил и руки с груди не снял. Джа-Лама наклонился с седла, посмотрел в упор на богатыря и велел своему воину проколоть киргиза прямой саблей. Киргиз и тут не застонал, тогда Джа-Лама приказал вырвать сердце и показать его богатырю. Но киргиз на сердце свое не взглянул и так помер, не сказав ни слова. Правда, с него кожу сняли и посолили.
– Здорово, – шепчет офицер. – Я прямо к Джа-Ламе сейчас поеду. Я ему армию на ноги поставлю, артиллерию заведу! Так он, говорите, Кобдо взял и хочет дальше на китайцев идти? А ихние войска сейчас зимуют в степи? Почему же Джа-Лама ждет? Тут нечего медлить, надо действовать (по комнате тут он прошелся большими шагами), – ну, я сам с ним об этом поговорю!
Как есть безумный человек! Я, меж тем, готовлю себе постель, кошму от седла отвязал, резиновую подушку надул. А офицер с места не двигается. Я ему говорю:
– Господин офицер, давайте спать! Утро вечера мудренее.
– Сейчас, – отвечает он и велит занести седло.
– Это зачем?
– Как зачем? Спать, – отвечает. – Я всегда его под головой держу.
– И подушки у вас нет? – Нет и никогда не было!
– А накрываетесь чем?
– Шинелью!… Не беспокойтесь, пожалуйста, я всегда так.
Подивился я на него, и легли мы спать рядом. Он не спит, смотрит на огонь ночника, как-то пристально, не мигая, лежит не раздевшись, даже сапог не снял, шпорами в землю уперся.
Обернулся ко мне и говорит:
– Хорошо, что война тут у вас пошла. А то на Амуре скучно стало.
– Как так?
Начал он тут рассказывать совсем чудесные вещи.
Должен я при этом заметить, что никакого хвастовства тут не было. По-особенному все это офицер рассказывал, медленно и как бы нехотя.
Понял я из всего рассказа то, что он из Петербурга на Амур был послан, на Амуре, на пари, один на тигра ходил, в тайге бродил без оружия и пищи два дня, реку переплывал и от всего этого одну лишь скуку чувствовал и что ему, как вода и пища, военные подвиги необходимы.
Много он мне тут говорил. Все хорошо запомнил я и заснул в эту ночь поздно. Наутро мой офицер раньше меня встал, умылся, попросил у хозяина бритву и начал бороду намыливать. Я в это время стал свои вещи перед выездом собирать и на дне сумки нашел молитву тибетскую, которую мне один лама подарил.
Держу я эту молитву в руках, вдруг слышу, кто-то за моей спиной встал и тяжело дышит. Смотрю – это мой офицер стоит с намыленной щекой и рассматривает молитву. Потом в таком волнении говорит:
– Я такие вещи видел в музее. По надписи судя, эта молитва от пули бережет. Ради бога, подарите мне ее, прошу вас!
– Сделайте одолжение, господин офицер, – говорю. Она мне не нужна… Возьмите, если она вас интересует…
– Да, да… Давайте ее… Спасибо большое!
Сказав это, спрятал он молитву за пазуху, сел и опять начал бриться.
Скоро оседлали нам коней и поехали мы дальше.
Проводник, который дорогу должен указывать, на офицера все смотрит и языком щелкает от удивления на его посадку – офицер в седле как монгол сидит!
Целый день мы с ним ехали и все разговаривали о здешних делах.
Он упорно на своей точке стоит и над моими рассуждениями о великих людях, которые я здесь привожу, смеется.
– Что ж, – говорит, – господин философ, вы Наполеона какой-нибудь чайник заставите изобретать? Это неправильная у вас философия, что великие люди обязаны одно добро делать. Кто разрушать все хочет, тому до чайников дела нет.
И договорился он сам до своего вероисповедания, сказал, что всю жизнь к буддизму склонялся. Я не вытерпел и говорю:
– Какой же вы буддист, с позволения сказать, когда вы кровожадность проповедуете?
– А Джа-Лама сердце вырывал?
– Это тоже отклонение, извращение, так Сказать.
– Ничего подобного… Буддизм сохраняет чистоту духа, а тело – простая материя. Зачем же мне тело жалеть, раз дух бессмертен?
– А зачем вы себе молитву от пули взяли?
Он усмехнулся, ничего не ответил и разговор на другое перевел.
Между тем время идет, смеркается, и, когда совсем стемнело, заметил я, что мы не по той дороге едем.
Тропа какая-то вокруг озера идет, камыш мерзлый по стременам звенит, свежих следов нет.
Потом в котловину попали; черные кусты кругом, небо низко висит, и кажется, что до него нагайкой можно дотронуться. Ищем дороги и не найдем.
Тут мой спутник потемнел и взялся за проводника…
Монголишко оробел и от страха сказать ничего не может. Тут самое главное и началось.
Что тут было, господи боже!
Взял офицер саблю и плашмя стал проводника избивать. Монголишко с коня пал, на брюхо лег и мертвым сразу прикинулся. Офицер меня оттолкнул, когда я заступиться за человека хотел, сел в седло и говорит:
– Едем прямо!
– Куда? Все равно дороги нет.
– Вот там жилье есть! Оттуда дым доносит.
Какой тут дым? – думаю. Ветер такой, что ничего не разберешь.
– Куда мы поедем с вами без проводника? – Ничего, не беспокойтесь. Он нас догонит.
Пожал я плечами и поехал за ним, сам не зная почему во веем ему повинуясь.
В эту минуту я и подумал о том, какие люди бывают жестокие и что я перед его жестокостью – ничтожная единица.
Попадись к такому на войне, он из тебя лепешку сделает, в пыль превратит, все заставит сделать.
Скоро наш монголишко, слышим, шумит сзади, нас догоняет и сам прощенья у офицера просит.
И что самое удивительное, так это то, что действительно офицер нас к жилью привел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55