… дожидайся смерти, коли такой дурной… Нечего тебя, офицера, жалеть. Да мне и не то, чтобы тебя жалко, а у меня вообще душа насчет всей судьбы… Ну, встань, встань, дурак! А уж меня тебе никак не достать, да…»
Развеселившийся Моргун помахал рукой в сторону офицера, сбежал с бархана и побрел наугад по степи. Из предосторожности время от времени он забирался в заросли саксаула и оттуда осматривался по сторонам.
Скоро Поплевкин увидел, что с той стороны, откуда он пришел, движется, почему-то очень медленно, короткая цепь всадников. Эта цепь в середине была разорвана, но такой пробел был заполнен чем-то меньшим, чем лошадь со всадником, но чем именно – Моргун не мог разглядеть. Он вспомнил киргизский обычай и лег животом на песок. Вереница всадников должна была сейчас, для лежащего бродяги, ясно и отчетливо обозначиться на горизонте. Он насчитал шесть человек на седлах. В прорыве цепочки шел, очевидно, пеший человек, вслед за которым двигались еще восемь всадников. Иногда всадники теряли строевой порядок движения, ехали кучей, и тогда пеший человек шел впереди.
И вот всадники уже поднялись на песчаную гряду; их видно настолько хорошо, что можно различить подрезанные хвосты лошадей. А это очень важно, Моргун! В белой казачьей кавалерии лошадям хвосты никогда не подрезают, значит, едут красные. Моргун, радостно почесываясь, уселся на верх бархана. Его одолевало нетерпение, он разгребал босой ногой песок. Бродяга решил ждать всадников здесь, идти им навстречу было рискованно.
– Влепят пулю сгоряча по ошибке, очень даже проcто, – рассуждал он.
Пролетавшее над пустыней облако на минуту закрыло солнце, исчезли тени, солончаки посинели, стало тихо, как перед дождем. А со стороны, откуда пришел Поплевкин, уже стали доноситься голоса, и через минуту на вершине последнего бархана показался пеший человек в шинели с белыми плечами. Солнце, выскочившее из облаков, осветило плечи, они сверкнули двумя короткими лучами.
Моргун от изумления съехал с бархана вниз. Конечно, это мог быть только тот офицер, который ночевал с ним около костра.
– Ну, если офицеров не бьют, то меня и подавно не тронут, – сообразил бродяга и кинулся вперед.
– Братцы, товарищи, – кричал он, хватаясь за поводья лошадей и запыленные сапоги всадников. – Ей-богу, к вам третий день бегу, чуть не пропал!
От волнения Моргун не замечал ни лиц людей, ни вида их одежды. Он перебегал от одного всадника к другому, топтался на одном месте. Запах табака и конского пота кружил ему голову.
– Погоди, дурак. Кто ты такой есть? – спросил кто-то спокойным и холодным голосом.
Это отрезвило Моргуна, и он, еще не уверенный в том, что его не расстреляют, забормотал:
– Рядовой, рядовой, братцы!… Пятого Сводного, Одиннадцатой дивизии рядовой… Чехи-поганцы в Челябинске забрали за масло… К товарищу Щеткину, видит бог, бегу… Я его в ранние лета по плотницкому делу знаю.
Охваченный волнением Поплевкин, как уже говорилось, не замечал никого.
Пленный офицер, стоявший все время в стороне, долго рассматривал дезертира, а потом кинулся к нему. Офицер схватил Моргуна за шею, прижался к нему так, что шинельное сукно полезло Поплевкину в рот, а острый край серебряного погона уперся в щеку.
– Пустите, ваше благородие, – испуганно заорал Моргун и вырвался из объятий офицера.
– Ах, Моргун, Моргун, – заговорил офицер, чуть не плача. – Посмотри хорошенько, неужели не узнал? Ты такой же все… Ну, погляди, Аким Федорович!
Поплевкин тяжело смотрит на офицера. Всадники молчат, в свою очередь изумленные происходящим. Слышно, как дышат лошади. Моргуну кажется, что сейчас он слышит еще мерный стук каких-то невидимых никому, громадных и тяжелых часов.
– Барин, барин, – в свою очередь в изумлении кричит Моргун и начинает трясти офицера за плечи. Его ногти срываются с серебряной поверхности погона, край которого похож на узор змеиной кожи.
– Да сорви ты их, на кой они тебе теперь! – советует утомленным голосом Моргун и сам отдирает погоны с плеч Николая Куликова.
– Бары в семнадцатом годе отменены, – говорят, как бы сговорившись, хором солдаты. – Ишь, какой холуй попался…
– Какой он барин, – сердится Моргун, – Он только по видимости барин. Собрался я от белых подаваться, – добавляет он оживленно, видя, что солдаты улыбаются, – думаю, значит, мол, ноги свои не мочу и есть вашу рыбу не хочу! А как товарищ Щеткин поживает?
Моргун сел на землю, подобрал под себя распухшие, похожие на резиновые мячи, пятки, но его подняли с земли.
– Нечего прохлаждаться, – сказал старший солдат с большим шрамом, похожим на стеариновую лаву, застывшую на лбу. – Собирайтесь, ребята… Пленные пусть впереди идут.
– А разве мы пленные? – спросил Поплевкин.
– А то кто же? Приведем, разберутся, что вы за гуси-лебеди.
– К Паше-то согласен идти… Он меня никак позабыть не мог. Отчаянный герой…
– Еще бы, – ответил довольно солдат со шрамом на лбу. – Скрозь везде прошел, всех народов покорил. Итальянцев бил, чехов, даже Канаде насыпал. Вправду говоришь – отчаянный герой. Чехов он очень не любит…
– Да им кишки надо выпускать, вреднее их нет, – закричал Поплевкин, вспоминая челябинское мытарство.
– Дерутся здорово, до конца, – заметил старший солдат, – а вот итальянцы боязливые, вроде цыган будут, только ужасно образованные. В одном деле мы их всех из льюиса расхлопали – в атаку идут в одних мундирах, и шляпки, как у баб, с перьями. Мужики на них больно обижались – всех петухов погубили в одной волости – все перья к шапкам пришивали. Один пленный говорил, что, мол, русский петух красивей против ихнего выглядит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55