Иржи выпустил из рук костюмы, подхватил Николу и, дурашливо пародируя сотни раз репетированную ими классическую поддержку, собирался уже опустить партнершу на разноцветную кучу, но его нога зацепилась за рукав какого-то платья – и галантный кавалер оказался на куче тряпья сам, рядом с рыдающей от смеха Николой.
И, чувствуя такую неожиданную близость ее тела, он, почти не отдавая себе отчета в собственных действиях, порывисто прижал Николу к себе – и ее смех тут же прекратился, а тело стало опьяняюще послушным. И тогда он прошептал:
– Вот ты и пришла… Ты опять моя, Никола… Но она вдруг встрепенулась и стала отыскивать что-то, роясь в пестром тряпье. И, вытащив чуть помятые конверты, подняла их высоко над головой и пропела:
– Танцуй!
Домой они возвращались поздно.
Иржи нес в своей неизменной сумке, висевшей за спиной, все для праздничного стола. Рождественская ночь обещала быть по-настоящему волшебной. Они молча брели по ярко освещенным улицам, ощущая в душах счастливую усталость от прожитого дня, и мысли их, смешавшиеся в холодном воздухе, были спокойны, как неторопливо слетающийся к фонарям рождественский снег.
Почему-то, не сговариваясь, они оба были уверены, что с некоторых пор – а именно с сегодняшнего вечера – дом у них один, и им не придется больше прощаться каждый день до утра, не придется расставаться вообще.
Но так как Иржи жил далеко, за чертой Старой Праги, а квартира Николы всегда оказывалась под рукой, где бы они ни бродили вдвоем, – ноги приводили их по привычке к серокаменному особняку с синеватой мозаикой на купольной крыше.
И Париж впервые не стал пересчитывать глазами этажи (первый – окошки квадратные, на втором – прямоугольные, и шапочки полукруглых – на третьем), ища окно, стекла которого всегда готовы были затуманить черты той, которая так часто покидала его на целую ночь.
А Никола не теребила кончик косы и не прятала огромные серые глаза. Она не пыталась заставить себя уйти – сделать два шага в сторону порога и остаться наедине со своими тревожными мыслями.
Они не дошли до подъезда с десяток шагов, когда от стоявшей на набережной канала присыпанной свежим снегом машины отделилась темная фигура и двинулась к ним, контрастно выделяясь на снежном фоне.
Никола не сразу узнала Томаша, а узнав, почему-то не удивилась: будто преследовавшая ее все эти дни его тень, выдворенная из ее сознания, очутилась на улице и бродит теперь, неприкаянная, у ее дверей. Это было так смешно, что Никола не выдержала и засмеялась. Будто поняв причину ее смеха, Париж, так долго ждавший встречи с соперником, стоял теперь перед ним и безобидно смеялся вместе с Николой.
Томаш, проведший в машине не один час, комкал теперь в голове тщательно продуманный план нападения и не чувствовал уже себя в роли разоблачителя – скорее в роли разоблачаемого.
Он смотрел на их веселые счастливые лица и не знал, что сказать.
А Никола, будто продолжая игру, начатую когда-то им самим, успокоившись, произнесла:
– Здравствуйте, Томаш. Вы, кажется, знакомы? – и она кивнула в сторону Парижа. – Мой друг и коллега Иржи Фиалка, – а затем почтительно перевела взгляд на шляпу Томаша, – муж моей сестры и тоже ее коллега Томаш Фишер.
И, отступив на шаг, она дала им пожать друг другу руки. А потом, чтобы вновь не рассмеяться, стала рыться в сумочке, пытаясь сразу достать нужный из двух конвертов.
Хотя Божена и не просила ее скрывать от Томаша, что не он один приглашен на карнавал, Никола безошибочным женским чутьем ощутила, что именно так нужно сделать. Проснувшийся в ней игрок подзуживал ее и дальше вести Томаша с завязанными глазами на приготовленные Боженой подмостки и не давать ему ни минуты на подготовку – хотя бы сейчас. И поэтому она сходу обрушила на него эту новость. Протягивая конверт, невинно сказала:
– Божена поручила мне поздравить вас с Рождеством и попросила передать вот это.
Томаш молча протянул руку и засунул конверт в карман пальто, но потом спохватился и сдержанно поблагодарил, добавив:
– Вечно Божена что-нибудь да придумает. Открою его в полночь. – Пытаясь вернуть себе былое самообладание, он, произнося последнее слово, взмахнул руками, как старая колдунья из детской сказки, и тоже попытался выдавить из себя беззаботный смешок.
Но стоящие чуть поодаль от него двое не подыграли ему, а лишь вежливо улыбнулись.
Не зная больше, что делать, Томаш, будто в чем-то оправдываясь перед Иржи, заговорил, обращаясь почему-то к нему одному:
– Я ведь тоже заехал, чтобы проверить, все ли в порядке – Божена волнуется, да и я, да, я тоже иногда справляюсь, как тут наша меньшенькая себя чувствует.
Но вздрогнув от произнесенного им самим слова – а оно было еще из той, беззаботно-давнишней жизни, когда он время от времени встречал Николу после занятий и приводил к ним домой, на совместный ужин, – торопливо прибавил, говоря уже им обоим:
– И тоже с подарком от Божены. Минутку.
Он пошел к машине и вернулся с уже знакомой Николе бутылью домашнего вина, видимо остававшейся в багажнике с их несостоявшегося загородного пикника.
– И от меня тоже. Примите.
Париж протянул было руки, но в последний момент вдруг отдернул их… Нарочно ли, случайно? Никола не поняла, но вскрикнула, услышав звон бьющегося стекла. И отпрыгнула, спасаясь от ярких рубиновых брызг.
Иржи и Томаш стояли, забрызганные вином, и смотрели друг другу в глаза. Еще немного – и они сцепились бы в немой потасовке, но Никола подскочила к ним и, дурачась, взялась причитать по-деревенски:
– К счастью, ох, к счастью, милые вы мои, ну как же вас угораздило-то, дорогие мои?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81