Фаустина долго не расспрашивала Божену о ее жизни и не рассказывала ничего о себе. Но в тот день, когда Божена вошла в мастерскую с большим бумажным пакетом и вывалила из него на стол огромные сизые сливы и мясистые персики, от которых поплыл по комнатам тонкий аромат, Фаустина молча вышла из мастерской и вскоре вернулась с букетом тосканских вин – пять или шесть узких горлышек торчали из корзины, как бутоны только что срезанных цветов, а сама Фаустина походила на сорванца, разорившего чей-то цветник.
На плоских хрустальных блюдцах – прихоть Божены – появились всевозможные сыры, зелень и орехи. Разостланы на низком мраморном столе пестрые салфетки. Подоспели бокалы со звонкими боками. Затем руки ловко добавили изящные приборы, и две женщины, похожие лишь своим немногословием и раскрасневшимися от усердия щеками, уселись друг против друга и, отставив на время свое мастерство, впервые заговорили о другом.
История Фаустины, шестой дочери небогатого владельца рыбного ресторанчика, и немногословный рассказ Божены, внучки известного ювелира, никогда не задумывавшейся о деньгах и всегда казавшейся окружающим взбалмошной аристократкой, нежно переплетаясь, плавали в воздухе прозрачного итальянского дня, создавая в душах собеседниц изящный узор их рождающейся душевной близости.
Божена никогда не имела близких подруг. Судьба развела ее с подругами юности, а новые знакомства или сами не проживали долго, или искусственно устранялись ею, когда пустая болтовня и незамысловатые переживания приятельниц совсем уж надоедали.
Фаустина отличалась тем, что, оценив Божену сразу и целиком, быстро нашла единственно верную тональность их возможной дружбы и ту дистанцию, которая позволяла им рассмотреть друг друга, не вторгаясь при этом в потаенные владения.
Звенели бокалы, ронялись улыбки – им было о чем поговорить. И для того, что, казалось, нельзя рассказать, находились слова и хотелось слушать друг друга без конца… Но день постепенно таял, и, когда они вышли, холмы уже посинели и из-за них двигались им навстречу звезды. Расставаться не хотелось: они, побродив под желтыми фонарями, вернулись в мастерскую, чтобы согреться чаем.
Тут-то Фаустина, рассматривая медальон в форме маски, лежащий у Божены на верстаке, сказала спокойно:
– Ты знаешь, вам надо на карнавал.
– Кому? – не поняла Божена.
– Вашей маленькой труппе. Разыграете «Ревнивых возлюбленных», или вот еще есть для вас прелестный сценарий – «Муж» называется.
Фаустина поднесла крошечную золотую маску почти к самым глазам Божены и затараторила на каком-то диалекте, смешно выкрикивая окончания слов. Божена расхохоталась, все еще не понимая.
– Венецианский карнавал! Годен для встречи влюбленных всех мастей! – распевала Фаустина на манер ярмарочных зазывал. – Мечтаете о Венеции? Подарите свою мечту любимым и близким, но не любым… Вам, милочка, четыре билета на карнавал? Записываю: Иржи, Божена, Томаш и Никола. Ах, какие чудесные имена у ваших друзей!
Засмеявшись, Фаустина упала на кушетку и вопросительно взглянула на Божену из-под чуть приоткрытых век.
Божена, уже не веря, что эта идея принадлежит не ей, стояла у окна лицом к Фаустине и, запустив длинные пальцы в копну своих волос, светилась от удовольствия.
– Поздравляю, ты поняла, – снисходительно бросила Фаустина. И, таинственно подмигнув, добавила: – Чай поможет нам выработать трезвый план.
Глава 12
Следующий день выдался сырым и туманным. Проснувшись в мастерской, Божена услышала мерное жужжание станка. Она встала и, обернувшись пледом, прошла в комнату Фаустины.
Постояла в дверях и посмотрела, как та работает. Затем незаметно вышла в маленькую полутемную комнату, служившую кухней, и заварила кофе.
Так, в зеленоватом коконе пледа поверх сорочки, она и вернулась к Фаустине, тихо переступая, с двумя дымящимися чашечками на подносе.
Позавтракав, они, будто вчера ничего и не было, разошлись по комнатам и погрузились в работу.
Сейчас перед Боженой лежала маска-медальон из золота и черненого серебра – птичье лицо с человеческими глазами. Под ее покровом должен был скрыться туманный лунный камень – Адуляр, мерцающий нежным красноватым отливом, как лицо в сумраке маски. Над камнем работала Фаустина.
После вчерашнего разговора за чаем, после вчерашнего письма сестры Божене захотелось кое-что изменить в уже готовой оправе, и она пыталась уловить что-то в своей памяти… то ли улыбку, то ли разрез глаз… Чей же? Внезапно она поняла: Николы. Да! Теперь эта маска не будет безликой, она станет воспоминанием.
И Божена взялась за инструменты.
А накануне они говорили вот о чем.
Фаустина слушала рассказ Божены, смена настроений которого сопровождалась сменой цвета вин в бокалах, – они откупорили все бутылки сразу и меняли их, как наряды в праздничный день, – и чувствовала, что пружина, сжатая Боженой, жаждет расправиться. Не хватает малого – случайности. Что бы это могло быть?
Гуляя, Фаустина вдыхала прохладу зимнего вечера и искала ответа у этой свежести. И когда они вернулись в мастерскую и Фаустина, бродя по комнатам в ожидании чая, остановилась у верстака Божены, большеглазая птица, блеснув золотым хохолком, подмигнула ей. И в ее голове сразу же закружился хоровод карнавальных проказ и выдумок, игривых и озорных. Она положила медальон на ладонь и будто оказалась на площади Сан-Марко, в Венеции, на карнавале.
То, что история, прервавшая спокойное течение жизни Божены и вообще переменившая многое в жизни двух сестер, достойна феерического завершения, или разрешения, или продолжения – Фаустина и сама не знала точно, что из этого может выйти, – не вызывало сомнения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81