Это значительно больше, чем весь бюджет России. А за десять, за сто лет? Это же умопомрачительные цифры! Но почему их разум не подскажет: “Эй, кроманьонцы, упростим погребальный ритуал, сбросим трупы в ямы и сэкономим деньги на проведение научных экспериментов! Чтобы в будущем наши потомки получили бессмертие”. А если ввести налог на бессмертие? Двадцать, тридцать процентов от дохода. Пятьдесят! Ведь если все это даст реальные результаты, то встанет вопрос о целесообразности вооружений. Если человеки получат бессмертие, то какой смысл иметь оружие? Научный потенциал, работающий на военно-промышленный комплекс России, всех других стран, не будет востребован, наступит конец этому никчемному, порочному делу. Несчетные финансовые ресурсы высвободятся! Всю эту огромную инфраструктуру придется переключать на решение фундаментальной проблемы бессмертия. В этих обстоятельствах ее можно будет одолеть уже в ближайшие сто лет. Но весь парадокс состоит в том, что они сами этого не понимают, доказывая тем самым, что подсознательно ощущают себя временщиками. Словно надеясь, что продлением их жизни должны заниматься существа другого вида. Путивльцы! Уж нет! Если бы они сами начали обсуждать эту проблему, приступили бы к ее решению, то я первый записался бы в человеки. Ведь смерть — основа всего греховного на земле, всех изъянов в их генной архитектуре. Как же это, главнейшее, им не понятно? Тоже мне, разумные! Мистическое проклятие тяготело над ними уже в Кро-Маньоне, при первом зачатии: не противиться смерти. Многие даже желают ее! Пишут ей оды! Они увлекаются техническим прогрессом, совершенно забыв, что им — то он совершенно не нужен. Им необходим органический рывок, прогресс биологический! Именно биологический! Не разглядывать звезды в открытом ночном небе, а лишь упорно глазеть на рубиновые звезды Кремля. Да, человеки должны исчезнуть». Невероятно ничтожными казались они мне. Тут я вспомнил Германа Гессе, который писал: «Если бы меня <…> спросили, согласен ли я, чтобы писателя Гессе не коснулись болезнь и смерть, и считаю ли я для него вечную жизнь желательным и необходимым благом, то я, тщеславный литератор, на этот вопрос ответил бы утвердительно. Но стоит задать мне тот же вопрос о ком-либо другом, <…> я, не раздумывая, отвечу “нет”. Нет, действительно, не нужно, чтобы мы, пожилые и не очень-то привлекательные люди, хоть и без подагры, жили бесконечно. <…> Нет, мы охотно умрем, когда-нибудь потом». Странные люди эти кроманьонцы! Они сами «охотно хотят умирать» — и ни одного слова о бессмертии! Только в библейских текстах встречаешь стремление к нему. Но стремление мифическое, выходящее за рамки понимания собственного вида в просторах космоса: «…душа будет жить во веки веков». Какими примитивными созданиями являются человеки, если верят в подобные небылицы! Надо торопиться. Иначе не управлюсь. Это не каприз, а цель жизни! Со стороны, конечно, я казался довольно странным субъектом. Ну, представьте себе молодого человека в дворницкой телогрейке, застывшего в метель у порога своего ветхого сарая и размышляющего на такие темы! Явно, явно в глазах человеков я выглядел придурком. Но меня совершенно ничего не смущало. Я даже желал этого: чтобы они видели разницу между собой и мной в их пользу. Мне-то что? Я должен готовить себя к истинной жизни настоящего путивльца. Моя отчужденность, замкнутый образ жизни доказывают лишь силу убежденности cosmicus, свидетельствуют о самодисциплине, строгости ума и цельности натуры, говорят о привычке к упорядоченной медитации. Да, да, надо торопиться. Читать все полезное: Эфроимсона, Евстафьеву, Алена, Беккера, Дунна, Видемана и многих, многих других. Чтобы глубже понять способы реализации главнейшей идеи — на базе людского материала создать новейшее существо, — мне необходимо заняться творчеством. Продуцированием неведомых мутантов. О, сколько надо всего прочесть, какое количество теорий переосмыслить, сколько часов провести в Доме знаний или пролежать на тюфяке с книгой в слабоосвещенном дворницком сарае, чтобы начать этот восхитительный процесс!.. Зима уменьшала дворникам летние преимущества: снег убирать сложнее и дольше, чем мести тротуары. Правда, повышались тарифы уборки территории. Но меня это обстоятельство совсем не занимало. Когда в апреле прошлого года я согласился на предложение управдома за полставки убирать тротуары по левой стороне Воздвиженки — от Государственной библиотеки до станции метро «Арбатская» — и по обеим сторонам всего Староваганьковского переулка до Знаменки, то меньше всего думал о деньгах. Я хотел показать, что труд востребован путивльцами. Зима отнимала у дворников дополнительные свободные часы. Когда метет — самое время работать. А зимой метет регулярно. Так что времени для полезных занятий оставалось меньше. Тем не менее каждую свободную минуту я думал о главном деле своей жизни. Скорее бы! Не терпелось! Я смахнул со своей голой головы и лица снег, протер уши и юркнул в хибару, чтобы надеть шапку. Потом вышел во двор, в закутке с инструментами нашел широкий снежный скребок и зашагал на улицу. Метель набирала силу. Видимость была не больше пяти — семи метров. Снежный покров достигал уже щиколотки. «Как они побегут к станции метро? — мелькнуло у меня в голове. — Надо начинать убирать снег. Ведь попадают же, покалечатся!» Так начался мой третий зимний сезон дворника в столице. Ранним утром и после обеда я занимался уборкой снега, а все остальное время читал. На сон у меня уходило не больше пяти часов. Чтобы пополнить свои наблюдения за алчностью человеков, раза два-три я еще «ловил лохов» у Генерального штаба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62