- Не думайте больше об этой истории, - сказал мне продавец газет с
Баррьера Сольферино. - Вам о ней лучше забыть. Такие уж мы, местные, нам
лишь бы над чем-нибудь позубоскалить. А вы нездешний, сразу видать, и не
следует вам все эти слухи принимать всерьез. Мы, здешние, все болтуны, вы уж
поверьте. Вас интересует история с машиной на набережной Пармы? О ней писали
не только местные газеты, но это еще ни о чем не говорит. Неужели вы верите
газетам? Я лично - нет. Это говорит вам человек, уже пятнадцать лет
торгующий ими. "Фиат-600" действительно взорвался, что правда, то правда. Но
машина может и не взорваться. Есть сто тысяч способов сказать об этом правду
и неправду. Вам известно, что там было внутри? Тыквы. Под воздействием жары
они сгнили и забродили. Вот так все и вышло. Тыквы, да будет вам известно, -
чистый динамит. Это я вам говорю. В три часа пополудни раздался взрыв. Дело
было прошлым летом. В такое время люди спят после обеда или отдыхают,
спрятавшись от солнца в доме, так что свидетелей нет. Кто-то распустил слух,
будто в машине была бомба, вылетели стекла и так далее. Стекла вышибить не
так-то просто. Потом уже пришел я и рассказал про девушку. Вы, наверно,
слышали эту историю. Бездомная девушка каждую ночь спала в машине на
набережной Пармы. Как вам это понравится? История с девушкой заинтересовала
всех, о ней написали в газетах. Нас, местных, хлебом не корми, дай только
поболтать, вы это уже поняли, да? Я говорю одно, он говорит другое, и в
результате получается целый роман, а о нем пишут в газетах. Кольцо? Тоже
чепуха. Кто его видел, это кольцо? Кто-нибудь может сказать, что он его
видел?! Если говорит, значит, ошибается. Имя, якобы выгравированное внутри
кольца, я же сам и придумал. Обыкновенное имя. Первое, пришедшее мне в
голову. Мириам.
На набережной Пармы, напротив Дома Просвещения, за мостом Капрадзукка,
еще стоял остов "Фиата-600". Брошенный каркас проржавел, ни резины, ни
сидений не было, вместо фар зияли дыры. В общем, не машина, а реликт
какой-то. Корпус был помят так, словно его раздуло изнутри. Одна дверца
отсутствовала, что служило подкреплением версии о взрыве, но оставляло
нерешенной проблему о его причине.
Факт таков, что продавец газет солгал, то есть сказал правду, стараясь
убедить меня, будто все - сплошной обман. Только с какой целью? Чтобы что-то
скрыть? Но что именно? Я поднялся по небольшой лесенке, ведущей к Дому
Просвещения. Стекла во многих окнах там были заменены совсем недавно, это я
понял по еще свежему алебастру. Итак, машина взорвалась, стекла вылетели.
Посмотрим, говорил я себе. Но что я рассчитывал увидеть? И все же что-то
должно было случиться, не могло все это кончиться так просто, такой финал не
годился даже для сна.
Что за сумбурный сон ты смотришь, говорил я себе, противный сон, ничего
не означающий. Он вселяет в душу какой-то безотчетный страх, и только. Я
перескакивал из одной сцены в другую, прыгал в движущиеся трамваи, бежал и
шел пешком и уже устал носиться взад-вперед по городу, название которого я
вам не скажу. Зачем ты так бегаешь, говорил я себе и продолжал бежать. Какой
смысл имеет вся эта беготня, вся эта спешка? Ты хоть знаешь, зачем бежишь?
Ты за кем-то гонишься или кто-то гонится за тобой? Что это - преследование
или бегство? Туман на улицах, женщина, разгадывающая кроссворды, продавец
газет с Баррьера Сольферино, какой смысл имеет вся эта подлинная или
вымышленная история с "Фиатом"-универсалом? Если верить соннику, туман - это
дурное предзнаменование, но он ведь уже начал рассеиваться.
Я сел на ступеньки у Дома Просвещения. Было три часа пополудни,
приближалось время стереофонии, как это именуется в "Радиокурьере", то есть
время шумов и голосов, переходящих от человека к человеку и резонирующих в
эфире на волнах Маркони. Если сны действительно отражают тайные желания, то
я, очевидно, хотел вернуться назад. Это же бессмысленно, говорил я себе,
человек возвращается назад ради собственного спокойствия, чтобы не слышать
всех этих шумов, этих голосов. Тебе нужно подыскать другое место для своих
снов, говорил я себе. Какой дурной, сумбурный сон ты сейчас смотришь. Но мне
уже снова надо было бежать, потому что начиналась другая сцена.
Маленький аэропорт аэроклуба с его взлетно-посадочной полосой из
стальных плит, положенных прямо на щебенку, с низкими ангарами, зеленым
полем и опоясывающей все это живой изгородью находится на северной окраине
города. Я на несколько минут опоздал: городские власти и главный редактор
"Гадзетты" - высокий худощавый мужчина, глядевший на меня сквозь очки, -
были уже там. Командир махнул флажком, мол, путь открыт. Я помчался по
стыкам и, ловко сбалансировав, взмыл с середины полосы.
Воздух был теплым и приятным, я летел над городом, подхваченный
потоками теплого воздуха, закладывал виражи, едва не касаясь верхушек
колоколен, печных труб на крышах, фонарных столбов. Оказывается, во сне
можно быть счастливым. Я лично был. Во всяком случае, я думаю, что счастье -
именно такое, Воздух наполнял мою одежду, раздувал брюки, пиджак, рубашку.
Галстук весело бился на ветру. Я летал туда-сюда, давал даже "задний ход",
выделывал всякие трюки, например бросался в пике, а потом, как "штукасы" во
время войны, свечой взмывал в небо или, поднявшись высоко-высоко, камнем
падал вниз, раскинув руки и ноги, и только в ста или пятидесяти метрах от
земли выравнивал полет и начинал грациозно планировать, словно под звуки
какой-то симфонии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55