Ланцет
за ненадобностью сдадут в музей. Нам очень повезло, что мы живем во времена
технического прогресса. Когда я только начинал, рентгенологи оставались без
пальцев, а иногда и без рук, их сжигало рентгеновскими лучами, которые очень
охочи до живого мяса. Пираньи по сравнению с ними - ничто.
Я сказал: слава Богу, что сегодня все так изменилось. Пираньи - это
рыбы, которые за пять минут могут обглодать целого быка.
Мириам слушала нашу беседу и, похоже, была встревожена, но я улыбался,
чтобы ее успокоить.
Мы можем ампутировать целый сустав, вместе с костью, продолжал
Оккьодоро, а пациент даже ничего не почувствует. Времена боли подходят к
концу.
Тут ты, профессор, маленько завираешься, подумал я про себя, но
промолчал. Оккьодоро предложил нам следовать за ним и провел в полутемную
комнату, где стояла рентгеновская аппаратура. Она была подогнана по мерке
человека.
Мириам пошла раздеваться в другую комнату, а я попросил у профессора
разрешения присутствовать при рентгеноскопии.
Оккьодоро велел мне надеть длинный желтый и очень тяжелый балахон из
прорезиненной ткани: он должен был защитить меня от радиации. Когда Мириам
(совершенно голая) вернулась в сопровождении медсестры, я стал напротив
экрана. Как в кино. Оккьодоро был очень любезен и в темноте показал мне на
экране печень, легкие, сердце и кишечник Мириам.
Вид рентгеновского изображения - куда более сильное зрелище, чем вид
голой женщины. Здесь, благодаря технике, материя просматривается насквозь,
можно увидеть все, что делается внутри тела, просто фантастика! Я задавался
вопросом, как же это Мириам согласилась подвергнуться такому просвечиванию
лучами, но иногда женщины любят блефовать, и Мириам, по-моему, блефовала. А
может, она не поняла, какое именно подозрение мучило меня в тот день.
Когда Мириам ушла одеваться, я спросил у профессора, не заметил ли он
чего-нибудь такого, что могло бы представить для меня интерес.
В каком смысле? - спросил Оккьодоро.
В том смысле, что речь идет о моей девушке, ответил я откровенно,
полагая, что теперь уже все ясно.
С диагностической точки зрения ничего интересного я не нашел, сказал
он.
Пришлось объяснить, что именно я искал. В общем, я спросил, не может ли
он с помощью технического чуда рентгенологии и своего огромного опыта
специалиста столь высокого класса обнаружить в теле женщины признаки измены.
Я все думал о Бальдассерони.
Не понимаю, сказал Оккьодоро.
Ну, каких-нибудь корпускулов, чужеродных бактерий, пояснил я,
свидетельствующих о проникновении чужеродного тела извне, живой гетерогенной
материи, в общем, признаков измены.
Оккьодоро, похоже, обиделся, решил, что я смеюсь над ним.
Профессор, настаивал я, возможно, вы меня не так поняли. Женщина
вбирает эти корпускулы и носит их, как известно, в себе. Таким опытным
глазом, как ваш, их нельзя не распознать. А для меня наличие этих
корпускулов чрезвычайно важно, они - свидетельство измены.
Не понимаю, что вы такое говорите, удивился Оккьодоро.
Но в действительности он прекрасно меня понял и смотрел так, словно
хотел испепелить меня своим взором.
Вот и еще раз я столкнулся с бесчувственностью и самомнением
специалистов вроде Фурио Стеллы. Специалисты тупы, когда дело выходит за
рамки их специальности, даже если они не такие злодеи, как Фурио Стелла.
Настаивать было бесполезно, моя затея с Оккьодоро провалилась, и я не стал
больше продолжать этот бесполезный разговор.
Оккьодоро был специалистом-рентгенологом, на протяжении двенадцати лет
он возглавлял рентгенологическое отделение городской больницы. За эти годы
ему удалось обнаружить ряд самых чудовищных заболеваний из всех, какие знала
история рентгенологии, он изучил их многочисленные особенности и характер
распространения в организме пациентов. Он стал авторитетом в своей области.
Я рассказываю так подробно историю с Оккьодоро потому, что здесь, по-моему,
очень важны именно подробности.
Оккьодоро никогда никого не излечивал от открытой им болезни - это не
входит в обязанности рентгенолога. Он заносил данные о болезни в специальные
карточки, группировал их и указывал степень злокачественности. В наиболее
тяжелых случаях доктор следил за развитием болезни в течение месяцев и даже
лет чтобы, поставив потом маленький крестик, обычный христианский крестик,
как на кладбище, отметить конец естественного течения болезни. И сдавал
карточку в архив. В некоторых случаях, когда заболевание бывало очень уж
злокачественным, на пациента заводилась сложная карточка, этакий буклет с
пронумерованными страницами и указанием дат и географических точек,
поскольку больных такого рода обычно охватывает лихорадочная тяга к перемене
мест, они возят свою болезнь по всему миру, чтобы до наступления конца
успеть увидеть как можно больше. Такие карточки профессор Оккьодоро заполнял
собственноручно. В большинстве случаев заводились они в Риме - адрес, дата,
несколько строк общего характера. Потом записи становились подробнее и
прослеживали обычно одни и те же маршруты. В какой-то момент на них
появлялась пометка "Базель" (там находится знаменитая онкологическая
клиника). После чего записи становились более короткими и трагичными, затем
наступал период великих путешествий, наконец снова Рим и в завершение -
христианский крестик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55