Попасть внутрь
Севодняев не умел, к тому же вовремя понял, что если его засыплет в
убежище, то никто не придет на помощь.
Севодняев отправился домой. Он уже не пробирался вдоль стен, а
спокойно шагал посреди мостовой. все равно, от судьбы в подворотне не
спрячешься.
По счастью в четырнадцатом месяце оказалось всего четырнадцать дней, и
еще в середине второй недели каменный дождь начал стихать.
Наступила оттепель, они часто случаются в начале пятнадцатого месяца.
Ураганный ветер перемешивал в воздухе снежную кашу, которая тут же
растекалась талой водой. Мокрые сугробы, наметянные сквозь разбитые окна,
кисли в квартирах. Взамен хондритовых дождей страшного двухнеделья, ветер
начал хлестать дома ветками, сорванными где-то листами железа, всеким
мусором. Город стремительно разрушался.
Потом и ветер утомился, вернулся небольшой морозец. Залитые водой
улицы превратились в ледяное поле. По успокоившемуся небу гуляли северные
сияния.
Севодняев сполохами не интересовался. На голову не падают - и ладно.
Часы! Вот что увлекало его больше всего на свете. Ведь это они отделили его
от остального человечества и молчаливо увлекают в неведомое Никуда.
Севодняев вовсе перестал снимать часы, целыми днеми он сидел и разглядывал
их. Лишь иногда мелькала у него недозволенная мысль: а что если
"Электроника" досталась бы обычному человеку, который всегда ладил со
временем? Неужели они шли бы нормально, торопили хозяина или успокаивали,
но не заставляли? Были бы советчиком, а не погонщиком? В такие мгновения
казалось, будто ремешок впивается в запястье, сдавленная кисть синела,
наливаясь венозной кровью.
К исходу шестнадцатого месяца в городе проснулось эхо. Собственные,
живые звуки: стук шагов, ветер, удары падающих с карнизов сосулек слышались
как сквозь вату, зато воздух наполнился отзвуками былой жизни. Играла
музыка, хлопали двери, звучали голоса. Прислушавшись, можно было разобрать,
как невидимый диктор читает последние известия далекой августовской или
октябрьской поры.
Сначала Севодняев заинтересовался феноменом, все-таки вокруг
создавалась иллюзия жизни, но потом потерял к нему интерес. Сходил, правда,
на завод. В разорянном непогодой отделе звонили телефоны, слышались
знакомые голоса, пересказывавшие давно знакомые вещи. Севодняев сидел
нахохлившись и поплотнее запахнувшись в шубу. Но скоро ему все надоело, и
он ушел. Своего голоса услышать ему не удалось.
Севодняев вновь засел в доме, выходя наружу лишь для того, чтобы
пополнить запас консервов. Все остальные продукты на складах уже давно
испортились. Однако, и дома спокойной жизни не получилось. Квартира, в
которой поселился Севодняев, оказалась очень шумной. Телевизор вопил целыми
днями, по ночам плакал младенец, а молодые супруги, жившие здесь когда-то,
слишком громко обсуждали личные проблемы. К тому же, с приходом новой
оттепели, сверху начала просачиваться вода.
Пришлось думать о новом жилье.
Убежище было решено искать в старых районах. Столетние дома с
метровыми стенами лучше сопротивлялись разрушению. Пятого семнадцатебря
Севодняев отправился на поиски. Хотел выйти с утра, но сначала залежался в
постели, глядя на часы, потом долго собирался, потом вспомнил, что забыл
поесть. Вышел из дома далеко за полдень.
Опасаясь падающих со стен кирпичей, облицовочной плитки и глыб
подтаявшего льда, Севодняев шел по самой середине мостовой. Лишь иногда
звук автомобильного мотора заставлял его отпрыгнуть на тротуар. Севодняев
злился, пытался не обращать внимания на шум, но у него ничего не
получалось, прочный инстинкт горожанина был сильнее.
Зимние дни коротки, на улице быстро темнело. Севодняев, так ничего и
не нашедший, торопился вернуться к себе. Мест, по которым он шел, Севодняев
не узнавал - громады домов давно перестали ассоциироваться у него с
городом, в котором он когда-то жил.
Сзади надвинулся ряв автобусного дизеля, Севодняев метнулся к
подворотне, затем остановился и выругался. Незримые шины прошелестели мимо.
- А-а-а!.. - ударил из подворотни истошный крик.
Севодняев остановился, шагнул под темный свод арки. Ему стало
интересно, что там происходит, вернее, происходило когда-то.
- А часики придятся снять! - раздался из темноты хрипловатый юношеский
басок.
Послышалось какое-то пыхтение, шарканье ног, и снова взорвалось
истошное: "А-а-а!..". Севодняев расхохотался. Ведь это он сам кричит,
спасая от гибели часы, электронную гадину, которая не сумела потеряться и
не могла испортиться, и вот, из мести затащила его сюда!..
- А часики придятся снять! - патефонно повторял грабитель.
Севодняев замер. Ведь верно, он уже несколько месяцев не снимал часы!
Надо выбросить их, и тогда все вернется.
Севодняев вздернул рукав, вцепился пальцами в ремешок. Тот не
поддавался, а в руке вспыхнула и запульсировала нестерпимая боль. Тогда
Севодняев кинулся в серый сумрак двора, стремясь увидеть, в чем же дело,
почему часы не снимаются.
Часы сидели на запястье нелепым наростом. Пластиковый ремешок слился с
кожей, корпус пустил в плоть металлические метастазы корней. По экрану
безучастно бежали угловатые цифры.
Севодняев молча сбросил шубу, как следует закатал рукав, подошел к
кирпичной стене, размахнулся, чтобы разбить чудовище, а там - пусть хоть
конец света...
И в эту минуту он увидел на седьмом этаже освещенное окно. Оно манило
мягким вечерним светом, совсем как в ту эпоху, когда город был полон людей.
1 2 3 4 5 6