«Едет! Савелий! едет наш поп велий Велий (церковнослав.) – великий.

!» Ахиллу вдруг осенило новое соображение.
– Теперь знаю, что такое! – говорил он окружающим, спешиваясь у протопоповских ворот. – Все эти размышления мои до сих пор предварительные были не больше как одною глупостью моею; а теперь я наверное вам скажу, что отец протопоп кроме ничего как просто велел вытравить литеры греческие, а не то так латинские. Так, так, не иначе как так; это верно, что литеры вытравил, и если я теперь не отгадал, то сто раз меня дураком после этого назовите.
– Погоди, погоди, и назовём, и назовём, – частил в ответ ему отец Захария, в виду остановившейся у ворот протопоповской кибитки.
Отец протопоп вылез из кибитки важный, солидный; вошёл в дом, помолился, повидался с женой, поцеловал её при этом три раза в уста, потом поздоровался с отцом Захарией, с которым они поцеловали друг друга в плечи, и, наконец, и с дьяконом Ахиллой, причём дьякон Ахилла поцеловал у отца протопопа руку, а отец протопоп приложил свои уста к его темени. После этого свидания началось чаепитие, разговоры, рассказы губернских новостей, и вечер уступил место ночи, а отец протопоп и не заикнулся об интересующих всех посохах. День, другой и третий прошёл, а отец Туберозов и не заговаривает об этом деле, словно свёз он посохи в губернию да там их оба по реке спустил, чтоб и речи о них не было.
– Вы же хоть полюбопытствуйте! спросите! – беспрестанно зудил во все дни отцу Захарию нетерпеливый дьякон Ахилла.
– Что я буду его спрашивать? – отвечал отец Захария. – Нешто я ему не верю, что ли, что стану отчёт требовать, куда дел?
– Да все-таки ради любознательности спросить должно.
– Ну и спроси, зуда, сам, если хочешь ради любознательности.
– Нет, вы, ей-богу, со страху его не спрашиваете.
– С какого это страху?
– Да просто боитесь; а я бы, ей-богу, спросил. Да и чего тут бояться-то? спросите просто: а как же, мол, отец протопоп, будет насчёт наших тростей? Вот только всего и страху.
– Ну, так вот ты и спроси.
– Да мне нельзя. – А почему нельзя?
– Он меня может оконфузить.
– А меня разве не может?
Дьякон просто сгорал от любопытства и не знал, что бы такое выдумать, чтобы завести разговор о тростях; но вот, к его радости, дело разрешилось, и само собою. На пятый или на шестой день по возвращении своём домой отец Савелий, отслужив позднюю обедню, позвал к себе на чай и городничего, и смотрителя училищ, и лекаря, и отца Захарию с дьяконом Ахиллой и начал опять рассказывать, что он слышал и что видел в губернском городе. Прежде всего отец протопоп довольно пространно говорил о новых постройках, потом о губернаторе, которого осуждал за неуважение ко владыке и за постройку водопроводов, или, как отец протопоп выражался: «акведуков».
– Акведуки эти, – говорил отец протопоп, – будут ни к чему, потому город малый, и притом тремя реками пересекается; но магазины, которые все вновь открываются, нечто весьма изящное начали представлять. Да вот я вам сейчас покажу, что касается нынешнего там искусства…
И с этими словами отец протопоп вышел в боковую комнату и через минуту возвратился оттуда, держа в каждой руке по известной всем трости.
– Вот видите, – сказал он, поднося к глазам гостей верхние площади золотых набалдашников.
Ахилла-дьякон так и воззрился, что такое сделано политиканом Савелием для различения одностойных тростей; но увы! ничего такого резкого для их различия не было заметно. Напротив, одностойность их даже как будто ещё увеличилась, потому что посредине набалдашника той и другой трости было совершенно одинаково вырезано окружённое сиянием всевидящее око; а вокруг ока краткая, в виде узорчатой каймы, вязная надпись.
– А литер, отец протопоп, нет? – заметил, не утерпев, Ахилла.
– К чему здесь тебе литеры нужны? – отвечал, не глядя на него, Туберозов.
– А для отличения их одностойности?
– Все ты всегда со вздором лезешь, – заметил отец протопоп дьякону и при этом, приставив одну трость к своей груди, сказал: – вот это будет моя.
Ахилла-дьякон быстро глянул на набалдашник и прочёл около всевидящего ока: «Жезл Ааронов расцвёл «Жезл Ааронов расцвёл». – Согласно библейскому преданию, жезл первосвященника Аарона, воткнутый в землю, «расцвёл, пустил почки, дал цвет и принёс миндали». Так бог утвердил первенство потомков Аарона среди израильского народа (Числа, XVII, 8).

».
– А вот это, отец Захария, будет тебе, – докончил протопоп, подавая другую трость Захарии.
На этой вокруг такого же точно всевидящего ока такою же точно древлеславянскою вязью было вырезано: «Даде в руку его посох».
Ахилла как только прочёл эту вторую подпись, так пал за спину отца Захарии и, уткнув голову в живот лекаря, заколотился и задёргался в припадках неукротимого смеха.
– Ну, что, зуда, что, что? – частил, обернувшись к нему, отец Захария, между тем как прочие гости ещё рассматривали затейливую работу резчика на иерейских посохах. – Литеры? А? литеры, баран ты этакой кучерявый? Где же здесь литеры?
Но дьякон не только нимало не сконфузился, но опять порскнул и закатился со смеху.
– Чего смеёшься? чего помираешь?
– Это кто ж баран-то выходит теперь? – вопросил, едва выговаривая слова, дьякон.
– Да ты же, ты. Кто же ещё баран?
Ахилла опять залился, замотал руками и, изловив отца Захарию за плечи, почти сел на него медведем и театральным шёпотом забубнил:
– А вы, отец Захария, как вы много логике учились, так вы вот это прочитайте: «Даде в руку его посох». Нуте-ка, решите по логике: чему такая надпись соответствует!
– Чему? Ну говори, чему?
– Чему-с?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17