Он кружил и отскакивал, заставляя многопудовую тушу, закованную в душную кольчугу, делать глубокие выпады; Пы обливался потом и зверел на глазах.Зрители, расположившиеся, как в амфитеатре, на ступенях лестницы над ними, обменивались небрежными репликами — Флейж и Ких у перил справа, старшее поколенье, Эрм и Дуз с Сорком, слева. Для них, как и для принцессы, равновесие сил было очевидно, и тем интереснее было ждать той непредсказуемой оказии, которая, как никто не сомневался, позволит командору надрать задницу этому возомнившему о себе борову. Так что ставки были пять к одному — Паянна, высившаяся, точно варварское идолище посреди античной лестницы, несомненно, болела за любимца.Мона Сэниа, чей взгляд сверху невольно упирался в ее широченную черную спину, одна оставалась безучастной, словно превращенная в одну из когда-то живых статуй Ала-Рани; из всех доступных человеку чувств у нее оставалось только зрение. Ни боли, ни горя, ни мысли. Окаменение. Все, что должно было произойти между ней и Юргом, касалось только их двоих, и ей оставалось ждать, ждать и ждать, сколько бы все это ни продолжалось, чтобы потом в последний раз остаться наедине друг с другом. Другого окончания поединка просто быть не могло — тот, кого она называла своим мужем, своей любовью, был огражден живой водою от колдовского меча.Но она обойдется без волшебства.А схватка между тем приобрела опасный характер: противники сцепились намертво, грудь на грудь, и разделяли их только скрещенные мечи и тяжелое дыхание, долетавшее даже сюда. Младший дружинник настолько превосходил своего командора в массе, что, повалив его, вполне мог бы попросту придушить — судя по налившимся кровью глазам, именно эту мечту он сейчас и лелеял. Но этого не могло и не должно было случиться — только она. одна она могла судить и карать эрла Брагина…То, что произошло дальше, с трудом смогли различить даже зоркие кристаллы аметистового обруча: на какой-то миг рука командора разжалась, выпуская меч, и его пальцы, находившиеся в самой непосредственной близости от бычьей шеи новоиспеченного судья, рванули скользкую от пота хрустальную нить, так что звонкие бусины зацокали по доспехам, зазвенели на голубом золоте…Пы оттолкнул противника и замахал руками, стараясь поймать хоть одну — меч помешал, так что непобедимый богатырь земли джасперианской поскользнулся и рухнул на полированные плиты, как куль с жеребячьим овсом. Командор, успевший подхватить свой меч раньше, чем тот коснулся земли, не выдержал и демонстративно шлепнул Паянниного любимчика плашмя по кожаному заду.Бывшие товарищи по дружине благодушно заржали, но преждевременно: Пыметсу оружия из рук не выпустил. Командор отступил на несколько шагов, давая поверженному противнику время подняться; утерся левым рукавом — хоть и был в одной рубашке, но тоже взмок. На белоснежном батисте сразу же появилось серое пятно… розоватое… пурпурное. На такую мелочь ни он, ни славная дружина и внимания не обратили — естественно, прижался к собственному мечу, когда судейский сынок навалился по-медвежьи. А командорский меч всем известен — приложишь ладонь к лезвию, так оно само в плоть и вопьется. Старинный закал.Никому даже в голову не пришла крамольная мысль: а что, если в жилах Юрга не осталось больше ни капли крови, зачарованной живою водой? А рано или поздно такое должно было произойти, ведь в каждое посещение Земли он щедро делился со всеми безнадежно больными собственной кровью, восполняя ее искусственной…А тогда заколдованное оружие становилось для эрла смертельно опасным.Но поединок возобновился. Пыметсу поднимался медленно, будто просыпался; командор не торопил его. С первых же ударов стало очевидно, что перевес на стороне справедливости: неповоротливого рубаку губила его воловья несгибаемая выя. Рассыпанное ожерелье сверкало под ногами, и следить за тем, чтобы не наступить на предательскую небьющуюся бусину, удавалось только командору. Противники все медленнее кружили по голубой площадке, неудержимо приближаясь к ее краю, и Пы с фатальной периодичностью рушился наземь, гулко и глухо, точно сброшенный со звонницы колокол. И так же неуклонно поднимался.Похоже, что это могло продолжаться бесконечно.Мона Сэниа невольно подняла взгляд к небу — после бессчетных часов, проведенных в полумраке, ослепительный блеск лазоревого золота под ногами был просто невыносим. Несметная стая стрижей кружила в вышине. Бесшумно и безразлично. Совсем как в тот день, когда погиб старший Юхани.И не стрижи это были.Догадка пришла сама собой, не потребовалось ни лепета угасающего одинца, ни подсказки неслышимого советчика; а он не мог звучать на тех землях, где водилась эта пернатая нечисть. То, что она воспринимала на Свахе и Невесте, было голосом той малой частицы ее собственной души, которая успела влиться в неосязаемое, бесплотное нечто, которое в своем предсмертном монологе Кадьян упомянул как «бог», «судьба» или «движущие силы природы».Но у людей и крэгов не может быть единого бога, точно так же как не может быть и потомства. Они несовместимы — и сейчас, и в прошлом, и в грядущем. И во веки веков. Два несчастных существа, Горон и его безмозглый крылатый придаток — тому подтверждение. И там, где водятся крэги, никогда, никому и ничего не нашепчет неслышимый верный голос…Черные небеса, еще одна бесполезная премудрость на ее больную голову.Между тем на ристалищной террасе время словно замедлило свой ход: новоиспеченный судья в очередной раз стоял на четвереньках, раскачиваясь, словно ручной медведь, опоенный брагой;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162