К Орджоникидзе мы как-то сразу прониклись доверием. Его душевная простота располагала к откровенности, и, когда Тухачевский ушел, мы попросили Григория Константиновича рассказать нам о новом командующем фронтом.
Он сказал, что Тухачевского мало знает, так как с ним работает совсем недавно, может сказать только, что по социальному происхождению Тухачевский из дворян, окончил Александровское пехотное училище в Москве, затем служил в Петрограде взводным офицером, принимал участие в мировой войне, но в первые же дни попал в плен к немцам, пытался бежать, два раза его ловили, но третий раз побег удался; прибыв в Россию, предложил свои услуги Советской власти...
- Вот и все, что я о нем знаю. Личное мое мнение о нем такое: воевать может и хочет. Живой, подвижный, не плохо подготовленный в военном отношении, начитанный, особенно знает и почитает Клаузевица. Но вот молодой, горячий, не все иногда додумывает до конца. И что особенно заметно - мало учитывает политическую обстановку и особенности гражданской войны.
Орджоникидзе не скрыл от нас, что Тухачевский был недоброжелательно настроен к Конармии, в частности, ко мне - повлияла нездоровая атмосфера, созданная некоторыми лицами вокруг Конармии. Он познакомил нас с телеграммой, полученной им от Ленина, из которой очевидно было, что и Владимира Ильича кто-то неверно информировал о Конармии.
Ленин писал, что он "крайне обеспокоен состоянием наших войск на Кавказском фронте", в частности "...полным разложением у Буденного..."50
Мы с Климентом Ефремовичем были очень взволнованы, узнав об этой телеграмме Владимира Ильича.
Ясно было, что в центре кто-то злостно и безнаказанно лжет на нас.
Орджоникидзе успокоил нас, сказав, что он в тот же день ответил Ленину, что разговоры о разложении Конармии не основательны.
Ворошилов попросил Орджоникидзе подробно информировать Владимира Ильича об истинном положении дел в Конармии и передать ему наш горячий конармейский привет.
- После вашего обстоятельного доклада, - сказал Орджоникидзе, - у меня не остается и тени сомнений относительно боеспособности кашей армии и правильности принятых вами решений. И обещаю вам сообщить об этом лично Ленину.
Вернулся Тухачевский. Мы еще долго говорили о фронтовых делах и очередных задачах Конармии. Нам предстояло форсированное наступление на ют, к Черному морю, в полосе Туапсе, Сочи. Главное было не дать противнику закрепиться на реках Кубань и Лаба.
Тухачевский сказал, что директива с постановкой задачи Конармии будет отдана позже. В связи с тем, что стрелковые дивизии 10-й армии нам предстояло передать в подчинение командарма десятой, мы попросили одну из дивизий, в частности 20-ю, оставить в Конармии. Тухачевский не согласился, сославшись на то, что он не может ослаблять 10-й армии. Однако он обещал подчинить нам в оперативном отношении 22-ю стрелковую дивизию 9-й армии. Кроме того, мы получили разрешение на использование в завершающих операциях бригады Левды 14-й кавалерийской дивизии, которую Е. А. Щаденко формировал в Таганроге.
Простившись с Орджоникидзе и Тухачевским, мы поехали в Ростов, где 11 марта Ворошилов выступил с докладом о действиях Конармии на собрании представителей партийных и советских организаций города.
Будучи в Ростове, мы поддерживали постоянную связь с Зотовым, находившимся с полевым штабом армии в станице Егорлыкской. Он доложил нам, что дивизии, в том числе и стрелковые, привели себя в порядок, отдохнули и готовы к наступлению, что командующим 9-й армией передана в оперативное подчинение Конармии 22-я стрелковая дивизия и начдив этой дивизии Овчинников с начальником штаба были у него и просили поставить задачу. Зная уже общее направление наступления армии, мы приказали Зотову поставить частные задачи дивизиям на продвижение в район Тихорецкой.
Между прочим, в Ростове я установил, откуда шла очень посмешившая нас информация о гибели "красного командарма Буденного", которую незадолго до этого белые распространили по своим войскам. Как-то вечером ко мне зашел брат Емельян Михайлович. Вся голова его была забинтована, лишь один, уцелевший после первой мировой войны глаз тускло блестел... Я знал, что в боях за Ростов он был ранен и отправлен на излечение в госпиталь.
- Это тебя под Ростовом так угораздило? - спросил я.
- Это, - Емельян показал на свою голову, - в Ростове, да так, что до сих пор, не верю, что живой остался... Из Таганрога я поехал в Ростов, в штаб армии, - рассказывал Емельян. - Думаю, узнаю, где вы, да и в свой полк махну. С вокзала отправился пешком: хотелось пройтись по городу, посмотреть, как он выглядит после хозяйничанья белых. Иду. И вдруг окружает меня белоказачий патруль. Так неожиданно... Я ведь не знал, что белые в эти дни захватили Ростов. Хватаюсь за наган, но поздно. Офицер уложил меня выстрелом в лицо. Что они со мной делали - не знаю, только очнулся я в медицинском пункте вокзала, куда попал как белый солдат. Затем меня положили в белогвардейский госпиталь, который деникинцы бросили, когда уходили из Ростова. Вот какая история! - заключил Емельян. Он очень сокрушался, что белые раздели его до белья. - Ну и все: документы, наган, шашку, верхнюю одежду - все забрали.
Вот, оказывается, в чем дело - деникинцы воспользовались документами Емельяна, чтобы оповестить о моей гибели.
6
13 марта, когда мы уже возвратились в Егорлыкскую, была получена директива Реввоенсовета Кавказского фронта от 12 марта, в которой Первой Конной армии приказывалось выйти в район Усть-Лабинская, Ладожская, форсировать реку Кубань и к 19 марта овладеть районом Белореченская, Гиагинская.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151