А как насчет ее сна?
- Трудно сказать, но... - он помолчал, - я немного думал о нем. Хотя ты должен помнить, что я не эксперт в этих вопросах.
- Продолжай.
- Помнишь тот шлагбаум на переезде, что сломался? Как ты послал мысленный сигнал предостережения и я выполнил его прежде, чем ты произнес его вслух?
- Да, помню, - кивнул Гаррисон. Он видел, куда клонит Вилли. - Так ты думаешь, что она вытащила этот сон из моей головы?
- Возможно. Ты так сильно сосредоточился на ее поисках, что, вероятно, она приняла некий телепатический отголосок. Может быть, именно поэтому ты на самом деле нашел ее. И с точностью знал, что Аризано - то самое место.
- А собака? Какое отношение имеет к этому Сюзи?
- Очевидно, ты думал о Сюзи. - Кених снова пожал плечами. - Терри и это вытащила из тебя.
- А этот малый, Гарет Вятт?
- А! Ну, этот пришел из ее собственных мыслей. Из того, что она рассказала тебе, и если она ненавидит его так, как говорит, это вполне естественно, что он вклинился в ее сны.
- Похоже, что все так и было, - сказал Гаррисон в следующий момент, - но есть еще кое-что, что меня беспокоит. Ее боязнь.., я хочу сказать, того слепого мужчины.
- Да, она боится, - ответил Кених, - но не обязательно слепого мужчины. Может быть, она боится Вятта, определенно она боится братьев Борчини. Но слепой в ее сне был незнакомым, - фактор неизвестности, - и поэтому ее страх привязался к нему и его собаке, кроме того, злой и могущественный слепой мужчина представляет довольно пугающий и загадочный образ во сне. Или ты не согласен?
- Нет, - Гаррисон покачал головой, - не уверен, что могу согласиться. Я имею в виду, зачем кому-то бояться или даже думать, что боится, слепого человека? Ладно, забудь. Теперь я получил ее.
- Ты получил ее? Значит в твоем сознании нет ни тени сомнения? Она та самая “Т”?
- Да, та самая. С этого момента и дальше мы будем играть так, как предписывают нам звезды. Все, как написано в гороскопе.
- А что, по-твоему, предписывают звезды? Тебе и Терри?
- Я женюсь на ней, - немедленно ответил Гаррисон.
- Прямо так? - Кених вскинул брови.
- Более или менее, - на мгновение Гаррисон почувствовал панический страх. - Вилли, она милая, разве нет?
- Очень.
- Просто прелесть, - сказал Гаррисон, - я едва ли могу дождаться, когда доберусь до нее.
- Ты очень откровенен, - Кених слегка удивился.
- А почему бы и нет? Если я не могу довериться тебе, то кому еще я смогу рассказать?
- Конечно, - Кениху было приятно.
- Понимаешь, Вилли, я знаю каждый изгиб и каждую впадинку на теле этой девушки. Вижу его, - я бы сказал, чувствую его, - каждое мгновение. Господи, я уже наполовину люблю ее! Я знаю ее со времен моего первого сна, того, с которого все началось, там, в Белфасте. Я знаю, это кажется странным, но я по-прежнему помню, какая она!
- Странно, да! - согласился Кених, - потому, что ты помнишь, какая она будет!
Солнце жгло их, и морской бриз дул им в липа, когда “Лигурийка” пробивалась на юг по синему, синему морю.
Глава 11
Большую часть из этих двух недель Ганс Маас прожил в ужасе, который преследовал его во время бодрствования, спал с ним, - если он вообще спал, - заглядывал ему через плечо, сжимал костлявой рукой его черное сердце каждый раз, когда он открывал газету или почтовый ящик Гарета Вятта. Ужас родился из трех явно несчастных случаев и вырос на всегда присутствовавшем понимании, что рано или поздно прошлое должно догнать его. Если не как Ганса Мааса, то как Отто Криппнера.
Первым из этих трех событий было краткое упоминание в прессе о самоубийстве некоего Никоса Караламбоу в его доме на Крите. Караламбоу, бывший наци, был комендантом Передового медицинского подразделения в лагере Саарен. В конце концов его выследили охотники за нацистами из Израиля. Прежде чем израильтяне устроили ему допрос, старик застрелился, но крайней мере так было изложено в газете. Некоторые документы, в том числе и завещание, найденные в доме в Ретимноне, позволили сделать выводы, что Караламбоу на самом деле был Герхардом Кельтнером, напуганным человеком-марионеткой, чья военная деятельность была скорее малодушной, чем преступной. Да, он был наци, но истинные приверженцы партии презирали его. Вот почему самая грязная из всех должностей - комендант лагеря Саарен была отдана ему. Он просто не осмелился отказаться!
В первую очередь эту еврейскую организацию интересовало не наказание Кельтнера (что можно было взять со смерти хилого старика?) и даже не его унижение или выдача в качестве военного преступника, они просто хотели допросить его: вытащить из его памяти имена, даты, лица и места, чтобы заполнить некоторые пробелы в раскинувшейся по всему миру мозаике их никогда не прекращающихся поисков. Как человек Кельтнер был маленькой сошкой, но он мог знать, где искать более крупную рыбу.
А может, евреи и не открыли всего. Кто может сказать, что они вытащили или не вытащили из него, прежде чем он наложил на себя руки? Эта мысль и была началом ужаса Ганса Мааса, который усилился с прибытием конверта с немецким штемпелем, подписанным неким Эрнстом Грюнвальдом, его двоюродным братом из Оснабрука. Но у него не было двоюродного брата в Оснабруке, и он не знал никого по имени Эрнст Грюнвальд. На отличной бумаге этого письма был особый водяной знак, который сказал ему, что настоящим отправителем был какой-то член Исхода.
Исход: один из самых успешных из всех нацистских путей отступления, а назван со всей иронией и угрозой улыбающегося черепа!
Письмо, написанное от руки, говорило:
Дорогой Ганс, Из твоего последнею письма можно понять, как много ты работал. Не пора ли тебе отдохнуть? В твоем, возрасте опасно работать слишком много.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108