Он читал какую-то газетенку и курил, пуская из уголка
рта струйку дыма. Офицер не мог не заметить нашего присутствия, но тем не
менее продолжал внимательно изучать газету и делать вид, что нас тут нет.
Наконец я сказал:
-- Мы высаживаемся в Кантвелле.
Офицер неохотно поднял голову и отложил газету.
-- Кантвелл -- дрянное место, -- офицер пожал плечами и скривился. --
Там всего-то и есть что дежурная станция. Самолет там приземляется раз в два
месяца. Холодина. Снег. Ветер -- такой, что вы и представить себе не можете.
Станцию вообще собирались закрыть, а потом перевели туда меня.
-- У нас там родственники, -- сказал я, стараясь говорить как можно
естественнее. Меня отнюдь нельзя считать величайшим актером из всех,
поднимавшихся на подмостки со времен Бартона, -- уж вы мне поверьте. Когда
мне приходилось разговаривать с группой интернов, у меня дрожали ноги и до
тошноты кружилась голова. Возможно, именно поэтому в их обществе я старался
выглядеть таким жестким и крутым -- потому, что они меня пугали. Но за
последние несколько дней я был просто поражен, как легко, несмотря на всю
мою застенчивость, я дурачу людей, если на карту поставлена моя жизнь.
Необходимость может стать матерью изобретательности, но лишь откровенный
страх рождает истинное хладнокровие.
-- Ваш билет, -- офицер тщательно рассматривал нас, пока я вытаскивал
два желтых бумажных квадратика. Сигарета в уголке его рта подрагивала, и
длинный столбик пепла грозил свалиться с нее. Я боялся, что сейчас в его
примитивных мозгах что-то щелкнет и он свяжет напечатанные в газете
фотографии с двумя стоящими перед ним людьми. Вот уже больше недели мы
играли в "кошки-мышки" со Всемирным Правительством, мчались вперед, словно
заводные игрушки, пытались выиграть время. Наши фотографии и описания по
крайней мере дней шесть красовались на первых страницах всех газет мира.
Если верить им, нас видели то в Лиссабоне, то в Акапулько, то в Нью-Йорке. К
счастью, дежурный офицер явно предпочитал пропускать раздел новостей и
дотошно изучать свежие сплетни и комиксы. Впервые в жизни я был благодарен
высшим силам за то, что на свете существует массовая культура.
-- Пожалуйста, -- сказал я, наконец-то отыскав билеты, и протянул их
офицеру. Должен заметить, что у меня даже не дрожали руки.
-- Вы оплатили дорогу до Руши, -- сказал офицер, снова посмотрев на
нас. Похоже, ему никогда не говорили, что невежливо пялиться на человека,
как на картинку из комикса. -- Вы в курсе, что у вас оплачено за путь до
Руши? И зачем вам нужно было покупать билет до Руши, если вы сходите здесь?
-- У нас в последнюю минуту изменились планы, -- сказал я. На мне
начинало сказываться напряжение двух бессонных суток, причем за эти двое
суток нам лишь раз удалось нормально поесть в том сан-францисском
ресторанчике. Я не знал, выплывет ли моя ложь наружу, или офицер все-таки
примет мои слова за чистую монету. Вероятно, некое правдоподобие в моих
речах все-таки обнаружилось, поскольку дежурный пожал плечами и старательно
переписал номера наших билетов в регистрационную книгу высадки. Если полиция
догадается, кто скрывается за этими фальшивыми именами, -- а она на это
вполне способна, -- то здесь останется запись, по которой ищейки
правительства смогут проследить наш путь.
-- Ваша капсула -- последняя, -- сказал офицер. Он сверился с часами,
висящими у него на груди. -- Мы высадим вас через одиннадцать минут.
Мы пошли вдоль ряда яйцевидных темно-красных шаров, гнездящихся в
стенных нишах. Следом за нами подошел офицер и откинул тяжелую крышку
последнего яйца.
-- Пользовались раньше этой штукой? -- спросил он, явно надеясь
услышать отрицательный ответ и выразить свое превосходство, удостоив нас
длинной и подробной лекции.
-- Неоднократно, -- ответил я. Мне стало любопытно, что бы он сделал,
если бы узнал, что я пользовался капсулой четырнадцать раз за последнюю
неделю.
-- Помните, вам следует надежно привязаться. Держитесь за штурвал, пока
вас не поймают лучом наведения, и не отстегивайте ремни, пока наземная
служба не разрешит.
Я подождал, пока Он пройдет в капсулу и займет левое сиденье, потом
протиснулся сквозь овальный проем и уселся справа. Офицер нахмурился.
-- Позвольте показать вам, как следует держать штурвал, -- пролаял он.
Мы тут же взялись за рулевое колесо, хотя пока что в этом не было
необходимости. -- Вот так вот лучше, -- проворчал он и подозрительно
посмотрел на меня, явно пытаясь что-то припомнить. -- Не отпускайте штурвал,
пока не попадете в луч наведения, -- повторил он еще раз. Офицер был
занудой.
-- Не отпустим.
Офицер покачал головой.
-- Не уверен. По-моему, пассажиры просто не способны ничему научиться.
Куча народу спускается, не держась за штурвал. Потом они сваливаются в
свободное падение, пугаются, начинают хвататься за что ни попадя, режут руки
о консоли. Потом, когда их все-таки ловят лучом, они вопят: "Братцы! На
помощь!", прыгают, размахивают руками, ломают себе пальцы...
-- Мы будем держаться за штурвал, -- сказал я. Офицер нудил, как
испорченная пластинка. Мне захотелось протянуть руку и переставить иглу,
чтобы послушать, что там дальше.
-- Ну да, конечно.
-- Будем, будем.
-- Мы обязательно будем держаться, -- сказал Он, улыбнувшись офицеру
своей неотразимой улыбкой.
Офицер кивнул, запнувшись на полуслове. Несомненно, он хотел еще что-то
сказать. Где-то в вязких глубинах его сознания звучал голосок,
подсказывающий ему, кто мы такие и что он должен с нами сделать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49