Оно стучало сильней и быстрей.
Он не мог найти в лесу ничего странного, но что теперь всегда было с
ним - это тревога в сердце.
Во рту пересохло. Изгиб спины покрылся холодком, с чем ничего нельзя
было поделать на зимнем ветру.
Недовольный собой, Эдуардо повернул обратно к лугу, идя по следам,
которые оставил на пятнах снега и толстом ковре опавшей сосновой хвои.
Хруст его шагов вспугнул сову, дремавшую на насесте высоко в своем тайном
жилище.
Почувствовал, что в лесу что-то неладно. Он не мог уточнить, что. И
это обостряло его недовольство. Неладно. Что, черт возьми, это означает?
Неладно, и все тут.
Ухающая сова.
Колючие черные сосновые шишки на белом снегу.
Бледные лучи солнца, прорвавшиеся через разрыв в серо-зеленой кроне.
Все совершенно обыкновенно. Мирно. Но неладно.
Когда Фернандес почти вышел к внешней границе леса, к покрытому
снегом полю, которое уже виднелось между стволов впереди, - он внезапно с
уверенностью ощутил, что не сможет дойти до открытого пространства, что
нечто стремится к нему сзади, некое существо, неопределимое так же, как и
неладность, которую он чувствовал повсюду вокруг. Он пошел быстрее. Страх
рос с каждым шагом. Уханье совы, казалось, перетекает в звук настолько же
чужой, как вопль Немезиды в ночном кошмаре. Он споткнулся о вытянувшийся
корень, его сердце забилось как молот; с криком ужаса он резко обернулся,
чтобы встретиться лицом к лицу с каким угодно демоном, преследовавшим его.
Он был, конечно же, один.
Тони и солнечный свет.
Уханье совы. Тихий и одинокий звук. Как всегда.
Проклиная себя, он направился снова к лугу. Достиг его. Деревья
остались позади. Он был в безопасности.
Затем, о Боже правый, снова страх, гораздо худший, чем был раньше,
страх абсолютной уверенности, что это пришло, - что? - точно вторглось в
него, что Он тянет его книзу и собирается совершить с ним нечто,
определенно более жуткое, чем убийство, что оно имеет нечеловеческие цели
и неизвестные планы в отношении него, настолько странные, что он не
способен их постичь, они просто вне его понимания. На этот раз он был
захвачен ужасом настолько черным и глубоким, настолько безрассудным, что
уже не смог найти в себе мужества обернуться и встретить пустой день
позади, - если на самом деле он теперь окажется пустым. Он помчался к
дому, который казался гораздо дальше, чем в сотне ярдов, недостижимой
целью. Зарываясь ногами в снег, разбрасывая его во все стороны, старик
спотыкался о твердую наледь, бежал и шатался, и бил по кочкам, вверх по
холму, издавая бессловесные звуки слепой паники: "Ууууааа!" Весь интеллект
был подавлен инстинктом, пока он не оказался на ступеньках крыльца, по
которым бешено вскарабкался, и уже наверху, наконец, обернулся и крикнул:
- Нет! - ясному, бодрому, голубому монтанскому дню.
Чистое покрывало снега на поле было тронуто только его собственными
следами, одинокими, от самого леса.
Он вошел в дом.
Запер дверь.
В большой кухне долго стоял перед кирпичным камином, одетый все еще
для выхода, наслаждаясь теплом, которое лилось из камина, - и все никак не
мог согреться.
Он старик. Семьдесят. Старик, который живет один слишком долго и
мучительно скучает по своей жене. Если старость заползла в него, кто
вокруг это заметит? Старый, одинокий человек, в бреду вообразивший всякую
жуть.
- Дерьмо, - сказал он через некоторое время.
Одинок, все правильно, но - не старик.
Содрав с себя шапку, куртку, перчатки и ботинки, он начал извлекать
из стенного шкафа в кабинете ружья и винтовки. И зарядил их все.

5
Мэ Хонг, которая жила через улицу, зашла присмотреть за Тоби. Ее муж
тоже был полицейским, хотя и не в том же участке, что Джек. Хонги сами не
имели детей, и поэтому Мэ была совершенно свободна и могла оставаться с
Тоби так долго, сколько понадобится в том случае, если Хитер пробудет в
больнице допоздна.
Пока Луи Сильвермен и Мэ оставались на кухне, Хитер приглушила звук
телевизора и рассказала Тоби, что произошло. Она сидела на скамеечке, а
он, отбросив одеяла, устроился на краешке кресла. Мать стиснула его
маленькие руки в своих. Хитер не делилась с ним самыми мрачными деталями,
частью потому, что и сама не знала их все, но также и потому, что считала:
восьмилетка не справится со столь многим. С другой стороны, не могла
умолчать обо всем произошедшем, так как они были семьей полицейского и
жили с подавленным ожиданием какого-то несчастья, которое обрушилось этим
утром. Даже ребенку было нужно, и он имел право, знать правду, когда его
отца серьезно ранили.
- Я могу поехать с тобой в больницу? - спросил Тоби, сжимая ее руку
несколько сильнее, чем он, возможно, собирался.
- Тебе лучше остаться дома, солнышко.
- Я больше не болен.
- Нет, болен.
- Я чувствую себя хорошо!
- Ты же не хочешь заразить своими микробами папу?
- С ним все будет хорошо, мам?
Она могла ему дать только один ответ, даже если и не была уверена,
что он подтвердится потом:
- Да, малыш, с ним все будет хорошо.
Его взгляд был прямым: сын хотел правды. Именно теперь он казался
гораздо старше восьми лет. Может быть, дети полицейских растут быстрее
прочих, быстрее, чем нужно.
- Ты уверена? - сказал он.
- Да, я уверена.
- К-куда он ранен?
- В ногу.
Не солгала. Это было одно из мест, куда попали пули. Одна в ногу и
два попадания в корпус.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19