Группа из десяти или двадцати сосен была вовлечена в это свечение.
Как сияющая усыпальница святого посередине черной крепости леса.
Без сомнения, таинственный источник света был также и источником
звука. Когда первый начал слабеть, то и второй тоже. Спокойней и тусклее,
спокойней и тусклее. Мартовская ночь стала снова молчаливой и темной в
один и тот же миг, отмеченная только звуками его собственного дыхания и не
освещенная ничем более странным, чем серебряный месяц четверти луны и
жемчужный блеск укутанных снегом полей.
Происшествие длилось около семи минут.
А казалось, много дольше.
Вернувшись в дом, Эдуардо встал у окна, надеясь увидеть, что
произойдет дальше. Наконец, когда показалось, что все точно завершилось,
залез обратно на кровать.
Но возвратиться в сон не мог, лежал бодрствуя... тревожно.
Каждое утро он садился завтракать в полседьмого. Большой
коротковолновый приемник передавал чикагскую станцию, которая обеспечивала
его новостями двадцать четыре часа в сутки. Необычное переживание во время
предыдущей ночи не было достаточным вмешательством в его жизнь, чтобы
заставить изменить распорядок дня. Этим утром он съел все содержимое
огромного судка грейпфрутов, четверть фунта бекона и четыре намазанные
маслом гренки. Он не потерял своего здорового аппетита с возрастом, и
длящаяся всю жизнь влюбленность в еду, которая была самым сильным чувством
в его сердце, оставила ему телосложение человека на двадцать лет моложе
его истинного возраста.
Закончив с пищей, Фернандес всегда любил посидеть за несколькими
чашками черного кофе, слушая о бесконечных тревогах мира. Новости без
устали подтверждали мудрость проживания в далеких местах без соседей в
зоне видимости.
Этим утром, он засиделся дольше обычного за кофе, и хотя радио было
включено, не смог бы вспомнить ни слова из программы новостей, когда,
покончив с завтраком, поднялся со стула. Все время он изучал лес, глядя в
окно рядом с которым стоял стол, пытаясь решить, стоит ли спуститься на
луг и поискать свидетельства загадочного явления.
Теперь, стоя на переднем крыльце в ботинках до колен, джинсах,
свитере и в куртке на овчинной подкладке, надев кепку с подбитыми мехом
ушами, застегивающимися на подбородке, он все еще не решил, что же нужно
делать.
Невероятно, но страх до сих пор был с ним. Хотя даже такие необычные
приливы пульсирующего звука и свечение в деревьях, не должны повредить
ему. Что бы это ни было, он понимал, все это субъективно и происходило,
без сомнения, более в его воображении, чем в действительности.
Наконец разозлившись на себя достаточно, чтобы разорвать цепи страха,
он спустился по ступенькам крыльца и зашагал по двору.
Тропинка от двора к лугу была спрятана под одеялом снега глубиной от
шести до восьми дюймов в некоторых местах и до колена в других - в
зависимости от того, где ветер его сдул или наоборот, надул в холмик.
После тридцати лет жизни на ранчо, старик был настолько знаком с рельефом
земли и направлением ветра, что не задумываясь выбрал путь, который
предполагал наименьшее сопротивление.
Белые клубы пара вырывались изо рта. От колючего воздуха на щеках его
появился легкий румянец. Он успокаивал себя, сосредоточиваясь - и
забавляясь этим - на знакомых картинах зимнего дня.
Постоял немного на краю луга, изучая те самые деревья, которые этой
ночью светились дымным янтарным светом посреди черного замка дремучего
леса, как будто они наполнились божественным присутствием, и снова запылал
терновый куст волей Господа. Этим утром они выглядели не более необычно,
чем миллион других сосен Ламберта или желтых; желтые были даже немного
зеленее.
Деревца на краю лес моложе тех, что поднимались за ним, только
тридцати - тридцати пяти футов росту, лет двадцати от роду. Они выросли из
семян, которые попали на землю тогда, когда он прожил на ранчо уже
десятилетие, и ему казалось, что он знает их лучше, чем кого-либо из
людей, встреченных им за всю жизнь.
Лес всегда представлялся ему храмом. Стволы вечнозеленых великанов
напоминали гранитные колонны нефа, воспарявшие ввысь, поддерживая свод из
зеленой кроны. Запах хвои идеально подходил для размышлений. Гуляя по
извилистым оленьим тропам, Фернандес часто ощущал, что находится в святом
месте, что он не просто человек из плоти и крови, но наследник вечности.
Он всегда чувствовал себя в безопасности в лесу.
До сих пор.
Шагнув с луга в беспорядочную мозаику теней и солнечного света за
переплетенными сосновыми сучьями, Эдуардо не обнаружил ничего необычного.
Ни стволы, ни ветки не обуглились, не были хоть как-то повреждены жаром,
не заметно даже подпалин на коре или потемнения на пучке иголок. Тонкий
слой снега под деревьями нигде не подтаял, и единственные следы, которые
здесь были, принадлежали оленям, енотам и зверям еще поменьше.
Он отломал кусочек коры сосны Ламберта и растер его между большим и
указательным пальцами правой руки в перчатке. Ничего экстраординарного.
Эдуардо продвинулся глубже в лес, дальше того места, где ночью
деревья стояли в лучистом свечении. Несколько старых сосен поднимались
выше двухсот футов. Теней становилось все больше, и они чернели сильнее,
чем ясеневые почки в марте, так как солнце находило все меньше места,
чтобы прорваться вниз.
Сердце не было спокойным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19