Ворона снова занялась выклевыванием блох.
- Ты уже делал попытки управлять мной? Потому что, если делал, не думаю, что осознавал это. Это не ощущается, как кто-то лезет мне в голову, я не видел никаких чужих образов перед глазами, ничего такого, о чем пишут в этих рассказах.
Ворона занималась туалетом.
Эдуардо вытряс остатки "Короны" в рот. Вытер губы рукавом.
Подцепив блоху, птица спокойно поглядела на него, как будто говоря, что готова просидеть здесь всю ночь, слушая его болтовню, если он захочет.
- Мне кажется, что ты двигаешься слишком медленно в своих экспериментах. Этот мир кажется достаточно нормальным для тех, кто родился здесь, но, может быть, для тебя это одно из самых странных мест, которые ты видел. Наверное, ты чувствуешь себя здесь не очень уверенно.
Ему не следовало начинать разговора в надежде, что ворона станет ему отвечать. Это же не какой-то диснеевский фильм. Но ее продолжающееся молчание начало расстраивать и раздражать его, возможно, потому, что весь день он провел на волне пива и теперь был полон пьяной злости.
- Ну же! Кончай тут вынюхивать. Давай.
Ворона просто смотрела.
- Иди сюда сам, отплати мне визитом, ты - настоящий, не птица или белка, или енот. Приходи сам. Никаких костюмов. Сделай это. Давай разберемся.
Птица взмахнула крылом, раскрыв его наполовину.
- Ты хуже, чем ворон у По. Ты даже ни единого слова не скажешь, просто сидишь. Что ты за тварь?!
Глядит и глядит.
"Неподвижный, неподвижный... восседает
Ворон черный, несменяемый дозорный".
Хотя По и не был никогда его любимцем, а лишь писателем, которого читал, пока не нашел того; что его действительно восхитило, он начал громко читать пернатому часовому, придавая словам страсть, которая обуревала рассказчика, созданного гением поэта:
Светом лампы озаренный, смотрит, словно демон сонный.
Тень ложится удлиненно, на полу лежит года.
Внезапно он осознал, слишком поздно, что птица и стих, и собственные предательские мозги привели его к встрече с той ужасной мыслью, которая давила на него с тех пор, как он вычистил землю и другие остатки посещения десятого июня. В центре поэмы По "Ворон" была погибшая девушка, юная Линора. А рассказчик пребывал в жуткой уверенности, что Линора вернулась из...
Эдуардо захлопнул воображаемую дверь перед остальной частью мысли. В приступе гнева он швырнул пустую пивную бутылку. Она попала в ворону. Птица и бутылка свалились в ночь.
Он вскочил со стула и бросился к окну.
Птица потрепыхалась на лужайке, затем взмыла, бешено размахивая крыльями, в темное небо.
Эдуардо закрыл окно с такой силой, что едва не разбил стекло, и обхватив руками голову, как будто желая вырвать из нее страшную мысль, чтобы она больше его не давила.
Этой ночью он был очень пьян. Сон, который наконец к нему пришел, был самым большим приближением к смерти из всех, которые он знал.
Если птица и приходила к нему на окно спальни во время его сна или прогуливалась по краю крыши над ним, он ничего этого не слышал.
* * *
Эдуардо спал до десяти минут пополудни первого июля. Остаток дня борьба с похмельем и попытки излечиться от него заняли его целиком и удержали мозг от воспоминания строк давно умершего поэта.
Ворон был с ним и первого июля, и второго, и третьего: с утра до ночи, без перерывов, но старик пытался его не замечать. Больше никаких игр в гляделки с другими часовыми, никаких односторонних бесед. Эдуардо не сидел на крыльце. Когда он находился внутри, то не глядел за окно. Его жизнь стала еще более ограниченной, чем когда-либо.
В три часа дня четвертого числа, измучившись клаустрофобией от стольких дней, проведенных в четырех стенах, он решил совершить прогулку по сторожевому маршруту и, захватив с собой ружье, вышел наружу. Он не глядел в небо над собой, а только вперед - на далекий горизонт. Дважды, однако, видел быструю тень, проскользнувшую по земле перед ним, и знал, что гуляет не один.
Возвращался домой, и был лишь в двадцати ярдах от крыльца, когда ворона рухнула с неба. Ее крылья беспомощно бились, как будто она забыла, как летать, и врезалась в землю с немногим большей границей, нежели камень, падающий с той же высоты. Она шлепнулась и закричала в траве, но была уже мертва, когда достигла земли.
Не вглядываясь, Эдуардо поднял ее за кончик крыла. Отнес на луг и решил бросить там же, где сложил четырех белок двадцать четвертого июня.
Ожидал найти зловещую кучку останков, хорошенько ощипанную и расчлененную любителями мертвечины, но белки исчезли. Он не удивился бы, если бы кто-то утащил одну или даже две тушки, чтобы пожрать их где-то в другом месте. Но большинство падальщиков разорвали бы белок там, где их и нашли, оставив несколько косточек, несъедобные лапки, плоский покрытый мехом кожи и хорошо поклеванные и поцарапанные зубами черепа.
Полное исчезновение останков, однако, значило только то, что белок утащил пришелец. Или его другие заместители, управляемые колдовским образом.
Вероятно, доведя их до смерти, путешественник хотел теперь осмотреть их тела, чтобы выяснить, почему именно они погибли, - чего нельзя было сделать с теми енотами, потому что Эдуардо вмешался и отвез их ветеринару. А может быть, он ощущал, что они, как и еноты, - свидетельства его присутствия. Наверное, он предпочитал обрезать все концы, какие возможно, до тех пор, пока его положение в этом мире не станет более уверенным.
Он стоял посреди луга, уставившись в то место, где были белки. Размышлял. Потом поднял левую руку, в которой болталась разбившаяся ворона, и только теперь поглядел в ее незрячие глаза. Блестящие, как полированное эбеновое дерево, и выпученные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116