Альма должна испытывать чувство, что лучшее время ее жизни прошло, хотя ей было только тридцать восемь. Она нуждалась в большем, чем слова, большем, чем просто плечо для выплакивания: в ком-то или чем-то, на что можно выплеснуть ярость, - на политиков, на систему.
Может быть, ее гнев и не был нездоровым: в конце концов, если много людей разозлились бы хорошенько еще десять лет назад, страна не оказалась бы в таком гибельном положении.
- У тебя есть оружие? - спросила Альма.
- Да.
- Что это?
- Пистолет.
- Ты знаешь, как им пользоваться?
- Да.
- Тебе нужно что-то еще, кроме пистолета.
- Я чувствую себя неудобно с оружием, Альма.
- Сейчас это по телевизору, завтра будет во всех газетах - то, что случилось на станции Аркадяна. Скоро узнают, что ты и Тоби одни, люди, которые не любят полицейских и их жен. Некоторые суки-репортеры, может быть, напечатают твой адрес. Ты должна быть готова ко всему в эти дни, ко всему.
Паранойя Альмы, которая началась так неожиданно и которая казалась настолько к ней не подходящей, вызвала у Хитер неприятный холод внутри. Даже когда она задрожала под леденящим блеском в глазах подруги, тем не менее какая-то ее часть размышляла: а так ли уж неразумна оценка ситуации, данная Альмой, как кажется? Но Хитер смогла точно понять, что подобного параноидального взгляда на вещи было достаточно, чтобы она задрожала снова, еще сильнее, чем прежде.
- Ты должна приготовиться к худшему, - сказала Альма Брайсон, поднимая дробовик и вертя его в руках. - Это не только твоя жизнь - на карте. У тебя есть Тоби, о котором ты тоже должна думать.
Это говорила ей стройная и красивая черная, ценительница джаза и оперы, любительница музеев, образованная и утонченная, горячая и самая любящая женщина, какую только встречала Хитер. Способная улыбкой очаровать даже зверей и с таким музыкальным смехом, что ангелы могли позавидовать. Она стояла, держа в руках дробовик, который выглядел абсурдно огромным и злым в руках человека столь милого и нежного, но охваченного яростью, потому что единственной альтернативой ярости была суицидальная депрессия. Альма была похожа на фигуру с афиши, призывающей к революции; не живой человек, а чудовищно романтизированный символ. У Хитер возникло беспокойное чувство, что она глядит не на просто взволнованную женщину, борющуюся за то, чтобы подавить приступ горькой тоски и лишающей сил безнадежности, но на мрачное будущее всего их тревожного общества, на предвестника все сметающей бури.
- Сносят по кирпичику, - повторила Альма торжественно, - но ничего не возводят взамен.
7
Двадцать девять ночей прошли безо всяких событий: тишина Монтаны нарушалась время от времени порывами ветра, криками сов, вылетевших на охоту, да жалобным воем лесных волков вдали. Постепенно к Эдуардо Фернандесу вернулась его обычная уверенность, и он прекратил с тихим ужасом ожидать каждый вечер наступления сумерек.
Он мог бы достичь уравновешенности и быстрее, если бы был больше занят какой-нибудь работой. Суровая погода мешала ему ухаживать по-обычному за ранчо: с электрическим обогревом и большой поленницей дров для камина ему ничего не оставалось делать в течение всех зимних месяцев, кроме как сидеть и ждать весны.
С тех пор как он получил ранчо во владение, оно перестало быть таковым по сути. Тридцать четыре года назад его и Маргариту нанял Стенли Квотермесс - богатый продюсер, влюбившийся в Монтану и пожелавший заиметь здесь второй дом. Ни скот, ни зерно не выращивались здесь для продажи: ранчо стало исключительно логовом для уединения.
Квотермесс любил лошадей, и поэтому возвел уютную, утепленную конюшню с десятью стойлами в ста ярдах к югу от дома. Он проводил два месяца в году на ранчо, приезжая на одну-две недели, и обязанностью Эдуардо было в отсутствие продюсера следить за тем, чтобы кони получали первоклассный уход и поддерживались в спортивной форме. Содержать животных и имение в хорошем состоянии было основной заботой Эдуардо. Маргарита хлопотала по дому.
Еще восемь лет назад Эдуардо и Маргарита жили в удобном одноэтажном флигеле управляющего с двумя спальнями. Поле камней находилось в восьмидесяти-девяноста ярдах - строго на запад - от главного дома, окруженное со всех сторон соснами верхнего леса. Томми, их единственный ребенок, рос здесь до тех пор, пока городская жизнь не приманила его так фатально, когда ему исполнилось восемнадцать.
Когда Стенли Квотермесс погиб в аварии личного самолета, Эдуардо и Маргарита с удивлением узнали, что ранчо перешло к ним вместе с суммой, вполне достаточной, чтобы позволить больше нигде не работать. Продюсер заботился о своих четырех экс-женах, пока был жив, и не имел детей ни в одном из браков, поэтому использовал большую часть состояния на то, чтобы щедро обеспечить своих работников.
Они продали лошадей, заперли флигель и переехали в главный дом викторианского стиля, с фронтонами, декоративными ставнями, зубчатыми карнизами и просторными крыльцами. Было странно ощущать себя состоятельными людьми со своим имением, но невзирая на всю необычайность нового положения, оно горячо приветствовалось - и, может быть, особенно жарко именно в силу его позднего возникновения.
Теперь Эдуардо был стариком-вдовцом с большими деньгами, но ощутимым недостатком работы, для того чтобы чем-то занять себя. И с чрезмерным количеством странных мыслей, приходивших в голову. Светящиеся деревья...
Три раза за март он выезжал на своем джипе "чероки" в Иглз Руст, ближайший городок. Он ел в "Джаспер Динер" потому, что любил тамошний стейк по-салисбургски, жареную по-домашнему картошку и капустный салат с перцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116