Под ногами - тонкий лед, над головой - хрупкий лак, непрочная защита от чужой злобной причуды.
Голубь роняет сыр и летит прочь, и, пока оставшиеся дерутся из-за еды, маленькая птичка стрелой влетает, подхватывает кусок и уносит его под высокие балки далекой крыши вокзала. Маленькая птичка, с кулак размером, явственный красный мазок. Может, это малиновка.
За окнами - туман, поезд едет сквозь туман, в тумане - болото, за ним - лиман, потом горы, вершины их высовываются из затопившего все тумана, словно горы нарочно выглядывают. Словно кто-то творит их прямо сейчас, и они виднеются в отдалении сквозь прозрачный туман. Из его воспоминаний тоже встают горы, неизменные, точно как были, они, всей своей массой, здесь, и теперь он ощущает их присутствие.
Прямо напротив станции - дешевая гостиница. Вот он уже на кровати в скудно обставленной комнате, на коленях - местный телефонный справочник, ведь бар, что прямо под его комнатой, источает опасные запахи и опасные шумы, и вот нужная ему строчка в книге, она самая первая, потому что начинается с двойной буквы А.
Потом - большой провал во времени. Великая капитуляция, в которой шум волн становится как хлеб, и снится Томми, выходящий из моря, толстый Нептун в химических кудряшках и капроновом спортивном костюме, с глазами кальмара. Томми на улицах, Томми в магазинах, Томми в АА, Томми в собесе. Время испуга в душе - вот сейчас постучат в дверь, жаль, что он так плохо запомнил то время, когда зыбь утихала, разливался покой, а прежнее время - растерянности и ярости, - лишь иногда вдруг вспыхивает в памяти, когда солнце палит, или когда пахнет гниющей травой, или тухлым мясом, или когда где-нибудь в этом приморском городке за окном сирена взорвется внезапным отчаянным воем. Или призрак руки, что все еще трудится за пределами культи, и боль, что иногда превышает пороговое значение, и тогда нервы словно охвачены бурей, все тело спонтанно дергается, конвульсии, поверхность кожи холодеет, и потеешь, и кровоток замедляется, и в пространстве под этим ураганом ощущений живет неустанное напоминание о пережитой лихорадке, о той жаре, и тогда он жаждет, чтобы рука была на месте, пустота напоминает ему о пустоте, ушедшее напоминает о потерянном, а потом он примиряется и может жить дальше, теперь жить можно, бля. Как тяжко лежать в ночном поту и грезить, что твое тело источает алкоголь, и шипение волн словно тихий аккомпанемент потерянной жизни и ушедшему куску плоти, но в общем и целом он рад, что оказался здесь, он знает это, когда дергает еду из огородной земли или наблюдает за лисом, сующим нос в изгородь, или нюхает витающий в воздухе звериный запах или кормит кролика сельдереем или смотрит как птицы клюют семечки что он им насыпал на утреннем солнышке и незамутненный разрыв за который он с такой силой цеплялся отдается эхом в языке звучащем вокруг:
Аберистуит - устье реки
Эрири - жилище орлов
Понтхривендигайд - мост у брода Богоматери.
А Ребекка? Что с ней сталось? Не так уж она и рвалась жить; поэтому он надеется, что она по-прежнему проводит бо?льшую часть времени во сне. Наяву она лишь мучилась, порой ему чудится, что ветер с другого берега доносит ее голос, что зовет и зовет и пытается научить его слушать, потому что он ее просто не слышит, но знает, что если б не она, и если б он по-прежнему был с двумя руками, работал бы он сейчас на каком-нибудь сраном конвейере или раскладывал банки по полкам в супермаркете и дни его ползли бы в глухоте, ненависти и скуке, безо всякого сюжета, так что все это - и она - сделали его тем, что он есть - неповторимость женщины и губительного пристрастия и обломка грязной иглы и рокового умирания клеток, все это в нем, как татуировка.
Чуть не каждое утро одноглазый лис спускается с горы. Одноглазый лис, вниз по склону и в его сад, обнюхать и пометить. И птицы слетают с деревьев и с неба, поклевать его семян; посланники, спускаются на лезвиях солнечных лучей, клюют его семена.

В супермаркете 2

Чё я тока не пил за свою жизнь. Всё, что хочешь. С чего и как началось - не помню, теперь кажется, всегда так было; то есть я не помню, как первый раз в жизни глотнул спиртного или что-то еще в етом роде - выпивка была всегда. Будто часть меня. И торчал на всем, перепробовал весь набор, что только бывает: травку, и быстрый, и кислоту, и грибы, и экстази, и кокаин, и крэк, и героин, и темазики, и диазики, и метадон, и могадон, и димедрол, и петидин, и эфедрин, и декседрин, и бензедрин, и всевозможные опиаты, и все, что служит для утоления боли. Отключался в прокуренных комнатках, где вдоль стен валялись штабелями другие чуваки в отключке. А бухло… Господи, как я бухал, пиво, и вино «Конкорд», и бормотуху, и сидр «Мерридаун», и «Спеш», и бренди, и водку, и виски, и ром, и джин, и мартини, и кулинарный херес, и всё что угодно. Одно время даже метиловый спирт, через тряпку, чтобы отцедить рвотное, что в него добавляют, чтоб ты слегка отравился и сблевал. И из всего етого разного - так много комбинаций, так много сочетаний надо перепробовать; у каждого кайфа - свои тонкости, которые в конечном итоге не имеют значения, потому что главное - чтоб мозги прошибло. Остальное неважно.
И вот все ето добро - передо мной, в спиртном ряду. Ряды полок, стеллажи, выше меня ростом. Крепких напитков тут нет - они за прилавком, у продавца сигарет, от воров, типа, а вот вино и пиво - тут, передо мной, вина - хоть залейся, бля, и херес и разная экзотическая дрянь вроде «Калуа», сливочных ликеров и всякого такого. Несу корзинку меж рядами, вино справа, пиво слева, и все бутылки словно испускают низкий гул, не то чтоб неприятный, скорее, манящий, зовущий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57