Иосиф Игнатий КРАШЕВСКИЙ
МАСЛАВ


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1
Был печальный осенний вечер; солнце, закрытое тучами, из-за которых
кое-где проскальзывали слабые лучи, склонялось к закату. Весь небосклон
заслоняли серые, разорванные облака, сливавшиеся на горизонте в одну
темную одноцветную завесу.
В воздухе можно было различить глазами ветер, срывавшийся из-за туч
на землю и пролетавший над верхушками деревьев, сгибая их, обламывая ветви
и снова улетая куда-то ввысь.
Земля, облаченная в траурные одежды, лишенная зелени, казалась
умершей или уснувшей, а быстро пролетавшие над нею странно разорванные,
причудливо очерченные облака, то расплывавшиеся, то сталкивавшиеся вместе,
то и дело меняли краски, то румянясь, как бы от гнева, то становясь синими
от злости. Там, где под ними угадывалось солнце, они горели желтоватым
пламенем, а в местах их разрыва небо светилось зеленоватыми огнями. Серые
тучи, казалось, спешили на восток, чтобы там собраться вместе, как войско
в бою, и двинуться вперед одной грозной черной массой.
Но и внизу пейзаж не представлял приятного зрелища. Низкая болотистая
долина была окружена черными стенами лесов. Кое-где на ней виднелись
одинокие деревья, наполовину высохшие или обгоревшие, как бы в отчаянии
поднимавшие кверху обнаженные ветви. Осенние ветры сорвали с них последние
пожелтевшие листья.
Среди болота вилась дорога, на которой остались еще свежие следы
страшного и еще недавнего прошлого, которые не успели еще смыться водою,
высохнуть или зарасти травою.
По этой дороге можно было угадать, что делалось здесь вчера, а, может
быть, еще и сегодня. Пронеслась по ней страшная буря: она была вытоптана и
убита, как будто по ней прошло множество народа и целые стада животных;
взрыли ее колеса, изрезали острия пик; повсюду валялись деревья, части
сломанных повозок, окровавленные куски материй, клочки одежды, обрывки
веревок. Видно было, что здесь стоял огромный военный лагерь или прошла
какая-то громадная толпа людей. На скользкой почве кое-где отпечатались
следы босых ног - детских рядом со стариковскими, человеческих рядом со
звериными; а вот и человеческое тело: оно упало и тащилось по земле,
оставляя за собой черные пятна застывшей крови.
То были, по-видимому, страшные следы войны, несущей с собою смерть и
опустошение.
На изъезженной дороге птицы питались остатками пищи: клевали
рассыпавшееся зерно и, может быть, пили пролившуюся кровь.
Вдали, на холме, виднелись обгоревшие стены, а ниже, в долине,
одиноко торчали черные балки и разрушенные постройки указывали на остатки
человеческого поселения, в котором сейчас не было ни одной души.
Над всей этой пустынной местностью господствовало глухое молчание, и
только ветер, пролетая, приносил откуда-то отголоски жалобного собачьего
воя. Стая ворон и воронов носилась в воздухе, то припадая к земле, то с
шумом и громким карканьем устремляясь вверх и кружась над опустошенной
долиной. Теперь птицы были здесь хозяевами, а лесные звери все смелее
выходили из леса, собираясь заменить здесь человека. С жалобными криками
летали над болотом встревоженные чайки. Старая жизнь кончилась здесь,
начиналась новая.
Вглядевшись внимательно в то место, где, судя по уцелевшим частям
стен, должно было находиться человеческое жилье, можно было различить еще
едва заметные струйки дыма, поднимавшегося над пожарищем: напрасно
стремясь взлететь кверху, они, поднявшись немного, тяжело опускались вниз
и расстилались по земле. В воздухе стоял запах обгоревшего человеческого
тела.
На тропинке, ведущей к ближайшему лесному участку, показался всадник
на коне. Он медленно выехал из-за деревьев, остановился и долго, долго
приглядывался и внимательно прислушивался, прежде чем решился ехать
дальше.
Взгляд его блуждал по окрестностям, где не было ни одной живой души,
не слышно голоса, не видно даже тени человека.
Этот всадник с темной, растрепанной бородой, мужчина средних лет,
имел такой вид, как будто он только что вырвался с поля битвы; он был весь
избит и окровавлен. Панцирь его был весь исцарапан ударами вражеского
оружия, одежда на нем была изорвана, и во многих местах виднелось
израненное и покрытое кровью тело. На непослушных темных кудрях едва
держались остатки поломанного шлема, за поясом виднелась рукоятка
разбитого меча; в одной руке он держал кусок сломанного копья; его броня и
видневшаяся из-под нее одежда были в нескольких местах пропитаны, как
будто ржавчиной покрыты, засохшей кровью.
Его конь был также избит и изранен и ступал медленно, прихрамывая и
опустив голову, а если останавливался, то сейчас же принимался искать под
ногами засохшей травы, а в канавах воды.
Однако, несмотря на теперешний печальный вид, можно было легко
отгадать, что всадник и его конь знали лучшие времена. Черты лица бедного
беглеца дышали благородством и гордостью, а затуманенный взгляд изобличал
не женственную печаль, а мужественное рыцарское страдание. И разорванная
одежда, и вооружение были когда-то дорогим и красивым.
Осмотрев окрестность, он со вздохом сошел с коня, потрепал бедное
животное по шее, взял в руку узду и, опираясь на пику, медленно пошел по
направлению к пожарищу. Раненый в ногу, грудь и в голову, он шел, не спеша
и часто останавливался для отдыха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13