Кушталов Александр
Домашние тапочки и пчелы
Кушталов Александр
Домашние тапочки и пчелы
Дорогие читатели! Вновь вынужден обратиться к вам с разъяснительным предисловием. Я и сам искренне думал, что рассказ "Дело об обойных маньяках" является скромной пародией в детективном жанре, которая, как я уже писал, попала ко мне совершенно случайно. Каково же было мое неподдельное удивление, когда очередная почта принесла мне довольно объемный пакет, в котором находилась очередная история о знаменитом сыщике-консультанте, блестящем математике, профессоре Александре Васильевиче Холмском! Автор этой рукописи по-прежнему желает оставаться неизвестным. Трудно сказать, что тому может быть причиною. Гадать я не буду, а просто ставлю вас, читателей, в известность перед этим фактом. Что касается меня, то далеко не все мне нравится в его рассказах. Например, я бы изменил фамилию главного действующего лица - уж больно она, эта фамилия, Холмский, перекликается с фамилией всемирно известного сыщика Конан Дойла, отчего рассказ сразу приобретает оттенок шутейности. Не знаю - может быть, автору так и хотелось! Вольно же ему! Мне лично кажется, что созданный автором характер вполне претендует на определенную новизну, ибо это явно русский характер.
1. Индукция, великая и ужасная
- Миром идей, а, следовательно, и всем миром в целом, правит индукция, великая и ужасная, - неожиданно вслух сказал Холмский. - Вот в чем дело, дорогой мой Валерий! И мне очень странно, что во всем мире так мало людей, которые это ясно понимают.
Он задумчиво сидел в гостиной на своем любимом диване и тянул ароматную трубку, заправленную элитным табаком "Амфора-эсктра". Справа от него источал упругие теплые волны камин, который дошлые работяги немцы умудрились остроумно вмонтировать в вентиляционные вытяжки стандартного панельного дома около полугода назад. Благоухающие клубы дыма от трубки распространялись по комнате. Я сидел на другом диване, у окна. Мы с Холмским проживали совместно в его квартире на Березовской уже около года. За это время я нашел себе приемлемую практику, расплатился со своими долгами, и начал уже подумывать о настоящей работе, которая могла бы стать смыслом всей жизни.
- Какая еще там индукция? - не понимающе оторвался от чтения я, с большим трудом вынырнув из своей толстой книженции с мудреным титулом "Antonio Menegetti. Neyrolinguistic programming of the brain" на обложке - я как раз занялся интересной для себя темой, лежащей на стыке лингвистики и программирования. - И почему это она такая великая и ужасная?
- Дело в том, - неторопливо продолжал Холмский, уже осмысленно глядя на меня, - что существует всего два способа получения научных знаний: индукция и дедукция. Дедукция - это объяснение частного случая из общего правила. Она регрессивна, ибо она использует, но не устанавливает общие истины. А устанавливает их как раз индукция, истинный двигатель прогресса, которая из нескольких частных случаев пытается вывести общее правило! В пользу индукции достаточно вспомнить гениальную периодическую таблицу Менделеева. И вообще любой общий закон, например тот же закон всемирного тяготения Ньютона, есть результат обобщения, то есть применения индукции к частным, твердо установленным знаниям, которые мы называем фактами.
- Если это так, - сказал я, незаметно втягиваясь в эту несколько странную для себя беседу, - а отчасти это так, этого нельзя отрицать разумному человеку, то в чем же тогда ужасное обличье этой великой индукции?
- Весь ужас ее в том, - отвечал мне Холмский, - что зачастую она указывает совсем не туда, где находится истина. Это великолепно можно проиллюстрировать на простейшем примере, который поймет любой школьник. Пусть нам даны три числа - один, два и три. Известно, что эти числа составляют некую регулярную последовательность, то есть следующее число появляется не случайно, а согласно какому-то внутреннему закону. Требуется назвать следующий элемент этой последовательности. Любой нормальный человек скажет, что следующее число четыре. И будет прав в 99 случаях из ста. А что, если по жизни получается, что следующее значение - пять? Или сто двадцать пять, потому что закон образования значений нам точно не известен. Вот все мы справедливо восхищаемся периодической системой Менделеева и называем ее гениальной. А что, если она не совсем верна? Да, до сих пор она довольно удовлетворительно объясняла все имеющиеся в науке факты. Но, возможно, она должна быть трехмерной, или какой-то совсем другой, и тогда нам открылись бы совсем иные горизонты и возможности.
- Мне кажется, в этом нет ничего страшного: пока она объясняет нам имеющиеся факты - она нам верно служит, а в противном случае теоретики начнут думать над новой формулой закона. Но, позволь! - что тебе далась эта индукция?
- Я думаю об индукции, потому что она есть единственный, хотя и крайне несовершенный метод научного познания истины. И неважно, что в конкретном случае мы пытаемся познать - новую математическую истину или чью-то загадочную судьбу. Но, - задумался вдруг он, - я не совсем прав в своих рассуждениях. Процесс мышления - это на самом деле тесное сообщение между индукцией и дедукцией. И самое интересное в этом - это то, что оба этих метода равно несовершенны.
- Позволь, Александр Васильевич, ты противоречив, как Библия, - заметил я. - Всего минуту назад ты утверждал, что миром правит великая индукция.
- Да, я говорил это. Но, как известно, "мысль изреченная есть ложь". Если я и противоречив, как Библия, то я, как и Библия, так же жизненно правдив! Дедукция пытается из общего выводить частное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13