Ты тоже могла пойти с памп, если бы захотела.
Вверх-вниз, вверх-вниз. Норины волосы понемногу обретали блеск.
– Значит, ты так мало мне доверяешь? Или, может, вообразила, что я собрался флиртовать с пей? Ты из-за этого рассердилась? Правда? Ума не приложу, какая у тебя еще может быть причина. Но наконец, скажи, скажи, в чем дело. Тебе по понравилось, что я вышел с этой девушкой?
Нора положила щетку на комод. Лусио она показалась страшно усталой, не способной произнести ни слова.
– Может, ты плохо себя чувствуешь, – сказал он, меняя тон и стараясь найти лазейку. – Ты па меня не сердишься, правда? Ты сама видела, я сейчас же вернулся. И что тут, в конце концов, плохого?
– Похоже, и в самом дело было что-то плохое, – сказала Нора тихим голосом. – Ты так оправдываешься…
– Я просто хочу, чтобы ты поняла, что с этой девушкой…
– Оставь в покое эту девушку; сразу видно, что она бесстыжая.
– Тогда почему ты па меня рассердилась?
– Потому, что ты мне лжешь, – резко сказала Нора. – И потому, что вечером говорил такие вещи, от которых мне противно стало.
Лусио отшвырнул сигарету и приблизился к Норе. В зеркале его лицо выглядело почти комично, ни дать пи взять актер в роли возмущенного и оскорбленного мужа.
– А что я такого сказал? Выходит, ты тоже, как и остальные, вбила себе в голову эту чепуху. Хочешь, чтобы все полетело вверх тормашками?
– Я ничего не хочу. Мне обидно, что ты умолчал о вашем дневном походе.
– Я просто забыл, вот и все. По-моему, идиотство разыгрывать из себя заговорщиков, когда для этого нет никаких причин. Вот увидишь, они испортят все путешествие. Все погубят своими дурацкими выходками.
– Ты мог бы выбрать другие выражения.
– Ах да, я совсем забыл, что сеньора не терпит грубостей.
– Я не выношу вульгарности и лжи.
– Разве я тебе солгал?
– Ты умолчал о случившемся, а это равносильно лжи. Если только ты не считаешь меня достаточно взрослой, чтобы посвящать в свои похождения.
– Но, дорогая, это же пустячное дело. Дурацкая выдумка Лопеса и остальных; втянули меня в авантюру, которая мне вовсе не интересна, и я прямо сказал им об этом.
– По-моему, не очень-то прямо. Прямо говорят они, и мне стало страшно. Так же как тебе, только я не скрываю этого.
– Мне страшно? Если ты имеешь в виду этот двести какой-то тиф… Да, я считаю, что надо оставаться в этой части парохода и не лезть ни в какую заваруху.
– Они не верят, что там тиф, – сказала Нора, – и все же они беспокоятся и не скрывают этого, как ты. По крайней мере выкладывают все карты па стол, пытаются что-то предпринять.
Лусио облегченно вздохнул. В таком случае все его опасения рассеивались, теряли свою салу и значимость. Он положил руку на Норино плечо и наклонился, чтобы поцеловать ее в голову.
– Какая ты глупышка, какая красивая и какая глупышка, – сказал он. – Я так стараюсь не огорчать тебя…
– Уж не потому ли ты промолчал о сегодняшнем походе.
– Именно потому. А почему же еще?
– Да потому, что тебе было стыдно, – сказала Нора, вставая и направляясь к своей постели. – И сейчас тебе тоже стыдно, и в баре ты не знал, куда деваться. Да, стыдно.
Значит, не так-то легко будет ее сломить. Лусио пожалел о том, что приласкал и поцеловал ее. Нора решительно повернулась к нему спиной; тело ее, прикрытое простыней, стало маленькой враждебной преградой, чьи неровности, впадины и выпуклости завершались копной мокрых волос на подушке. Настоящая стена между ним и ею. Молчаливая и неподвижная стена.
Когда он вернулся из ванной, распространяя запах зубной насты, Нора уже погасила свет, но продолжала лежать в прежней позе. Лусио подошел, стал коленом на край постели и отдернул простыню. Нора резко села.
– Я не хочу, иди к себе. Дай мне спать.
– Ну что ты, – сказал он, беря ее за плечо.
– Оставь меня, слышишь. Я хочу спать.
– Хорошо, спи себе, но рядом со мною.
– Нет, мне жарко. Я хочу остаться одна, одна!
– Ты так рассердилась? – спросил он тоном, каким обычно говорят с детьми. – Так сильно рассердилась эта глупенькая девочка?
– Да, – ответила Нора, закрывая глаза, словно хотела отделаться от него. – Дай мне спать.
Лусио выпрямился.
– Ты просто ревнуешь, вот и все, – сказал он, отходя. – Тебя бесит, что я вышел с ней на палубу. Это ты мне все время лгала.
Но он не получил ответа, возможно, она уже не слышала его.

F

– Нет, не думаю, чтобы мое поле действия было яснее цифры пятьдесят восемь или одного из этих морских атласов, которые обрекали суда на кораблекрушение. Оно осложняется непреодолимым словесным калейдоскопом, словами, как мачты, с заглавными буквами – бешеными парусами. Например, «самсара» – произношу я, и у меня вдруг дрожат пальцы ног, но дело не в том, что у меня дрожат пальцы ног, и не в том, что жалкий корабль, который несет меня, как дешевую, грубо вырезанную маску, на своем носу, раскачивается и трепещет под ударами Трезубца. Самсара – и почва уходит у меня из-под ног, самсара – дым и пар вытесняют все прочие элементы, самсара – творение великой мечты, детище и внук Махамайи.
Постепенно выходят взъерошенные и голодные суки со своими заглавными буквами, точно колонны, раздутые от великолепной тяжести исторических капителей. Как обратиться мне к малышу, к его матери и этим людям – молчаливым аргентинцам – и сказать им, поговорить с ними о моем поле действия, которое дробится и исчезает, как бриллиант, расплавленный в холодной битве снегопада? Они повернулись бы ко мне спиной, ушли бы, и если бы я решился написать им, ибо порой я думаю о преимуществе обширного и тщательного манускрипта – итоге моих долгих бессонных размышлений, то они отбросили бы мои открытия с тем же небрежением, которое склоняет их к прозе, к выгоде, к определенности, к журналистике с ее лицемерием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130