повесил на ремень барабана электронные часы, которые мигали как раз в нужном темпе — 120 шагов в минуту, как и написано в Уставе.
Уставившись на часы, я так и отбарабанил весь переход, не заметив, что надо мной уже давно нависает полковник Амирханян — начальник строевого отдела. Дождавшись, пока я закончу, он рявкнул мне прямо в ухо:
— Ты что, сынок, Устав не читал?!
— Почему? — опешил я.
— А потому что слишком быстро играешь!!!
— Я, товарищ полковник, играю как раз по Уставу! — обиделся я. — Вот видите часы?..
— Чего?! — взвился Амирханян. — Да я двадцать лет в армии! И ты мне будешь говорить, что я не знаю, что такое сто двадцать шагов в минуту?!
— А я десять лет музыкой занимаюсь... — пролепетал я. — Вот же часы...
— Засунь себе в жопу свои часы!!! — заорал полковник и поволок меня в отдел.
Оттуда меня забрал начальник. Утирая пот после выволочки, которую ему устроил нач-строй, он сказал мне золотые слова:
— Он прав!
— Да как же, Александр Иванович?! Я же по часам... сто двадцать!..
— Ты в армии, Паша. И поэтому он прав, потому что он полковник. А ты — говно. И я пока что тоже...
А этот полковник, как потом оказалось, очень на самом деле оркестры любил. Когда он служил командиром полка морской пехоты на Дальнем Востоке, его музыканты были привилегированной кастой — все они имели квартиры и хорошие ставки. Главной их службой было вот что: по первому приказанию они мгновенно выстраивались на плацу в парадной форме и ждали. В центр плаца выносили резное кресло и столик. На столике стояла бутылка армянского коньяку и блюдце с тонко нарезанным лимоном. Амирханян садился в кресло и, попивая коньячок, часами наслаждался армянскими маршами в исполнении его любимцев. Вот такая любовь.

* * *
Прослужил я в оркестре 5 лет без малого. Многое, конечно, за это время случалось, и баек я слышал немерено. А некоторые могу и про себя рассказать.
Байки про «жмуры»
«Тяжела и неказиста жизнь военного артиста», — любил говаривать наш старшина по прозвищу Гнус. Гнусом его прозвали лет за триста до моего прихода в оркестр — то, что вылетало из его уст или раструба его трубы, — было одинаково гнусаво. «Дю-дю-дю...» — скворчал он на утреннем осмотре. «Зю-зю-зю...» — зудел он, исполняя партию третьей трубы. И где бы это ни происходило — все одинаково морщились. Но мужик он был с юмором, и вообще-то все его любили. А когда он умер, на Старо-Петергофском кладбище собрался самый большой похоронный оркестр <Сам Гнус, а вообще-то Олег Иванович называл траурные оркестры не иначе как «Жмур-трест». Впрочем, так их называли все старые музыканты. Наш следующий старшина — Олег Николаевич по прозвищу Лысый — звал похоронные коллективы более изощренно «Жопкин хор» > — человек двести, не меньше. И, глотая слезы, играли изумительно, слаженно — самые красивые печальные мелодии...
Но это, честно сказать, был очень редкий случай. Потому что обеспечение похорон, а иначе «жмуров» — одна из самых рядовых и рутинных обязанностей военных оркестров. А любая рутина чувства в конце концов убивает. Если ты на этих «жмурах» раза два в неделю «лабаешь», то и «слезиться» рано или поздно перестанешь, и вообще к человеческому горю привыкнешь.
Я на первый «жмур» попал сразу же, чуть ли не в первый день службы. Хоронили тогда какого-то молодого капитан-лейтенанта, погиб он в автокатастрофе, жена молоденькая осталась с грудным ребенком на руках... Страшно, в общем. Все рыдают, цветов море. Чувствую — слеза наворачивается. И с изумлением слышу, как в оркестре кто-то анекдоты травит, кто-то хихикает, а кто-то чавкает захваченным с камбуза перед выездом бутербродом. Пододвигаюсь к своему «наставнику» Сереге Фалишкину, который разворачивает на большом барабане два громадных куска хлеба с солью:
— Серега, как ты можешь?..
Фаля пихает в рот хлеб и с трудом выговаривает:
— А... Привыкнешь.
Ко мне подходит старшина и говорит:
— Ну что, сынок. Правила знаешь?
— Какие?.. — робею я.
Гнус недоуменно смотрит на Фалю. Тот виновато жует, пожимая плечами. Гнус сдвигает брови:
— Ты сегодня дневальный по оркестру, мудила?
— Я...
— Ну и иди... — Он кивает на гроб.
— Куда?
— К е... матери! Вот куда! — брызжет слюной старшина. — Раз дневальный, значит— целуешь покойника от оркестра.
Я холодею. Смотрю на Фалю, на ребят, пытаюсь понять — не шутка ли. Все абсолютно серьезны, некоторые смотрят сочувственно. Ноги становятся ватными.
— Не... Не пойду, — выдавливаю я из себя.
— Чего?! — Гнус, кажется, меня сейчас разорвет. — Ах ты сука! Позорить нас собрался перед командованием?
Я смотрю на читающего речь перед гробом начальника факультета. Мне кажется, что он строго нахмурился в мою сторону. На слабеющих ногах я делаю несколько шагов в сторону покойника. Меря сочувственно шепчет:
— Да не ссы, чмокнешь разок в бумажку...
Я, схватившись от ужаса за свой барабан, на негнущихся ногах иду к гробу. На меня с недоумением смотрят родственники погибшего. За моей спиной кто-то, не выдержав, прыскает. Я уже понимаю, что это розыгрыш, и собираюсь развернуться, но встречаюсь глазами с заплаканной молоденькой вдовой. Она прижимает к себе грудную девочку и вся сжимается при моем приближении. Я краснею как рак и неожиданно выдавливаю:
— Примите, пожалуйста, соболезнования от оркестра. И... держитесь.
Она кивает, и я топаю в строй. Меря, оскалившись, хлопает меня по плечу. Все удовлетворенно хихикают, а Фаля шепчет:
— А Маркуша, осел, пошел и взасос прям жмурика! Что было...
Тут старшина вскидывает руки и шипит:
— Ну вы, жопы! Третий номер из-за такта...
Все траурные марши расписаны в отдельную нотную книжечку под номерами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92