– Третья, самая младшая, совсем малюткой оставшаяся после родителей, звалась…
Христина запнулась вдруг и глаза ее забегали испуганно. Она не знала, как ей быть, как поступить.
– Ну, как же звали третью девочку? – вымолвила государыня, а затем повторил уже два раза и пан воин.
– Я не знаю… – глухо и робко промолвила Христина.
– Как не знаешь? – воскликнула царица, очевидно взволнованная донельзя.
– Ты же сейчас мне там, в столовой, говорила имя, – сказал Гребенка, – а теперь говоришь – не знаю.
– Да ведь вы приказывали не называть… вот их… – забормотала растерянно Христина.
– Отвечай прямо на вопрос, – строго произнес полковник. – Как звали твою младшую сестру?.. Ну?
– Мартой, – чуть слышно вымолвила женщина, но продолжала храбрее:– Я ее очень любила, когда она осталась сироткой у меня на руках… Но тут приехала тетка наша родная, жившая в Крейцбурге. Она была богатая барыня. Она взяла у меня ее и увезла. И с тех пор мы ее не видали никто.
– Как звали эту тетку твою? – спросил полковник, повторяя вопрос государыни.
– Плохо помню. Погодите… Нет, не могу…
– Василевская? – произнесла государыня, обращаясь прямо к Христине.
– Так. Так… Нет, вспомнила… Веселовская… Она недолго прожила, лет не больше восемь или десять…
– Куда же девалась девочка, твоя сестра? – спросил полковник.
– Ее взял к себе на воспитание лютеранский пастор по фамилии Глюк и обратил в свою веру.
Государыня при этом имени двинулась на своем кресле, глаза ее глянули пристально на Христину, и слезы блеснули на ресницах.
– Правда. Все правда! – выговорила она тихо Гребенке. – Нечего более спрашивать…
– Мы часто справлялись о нашей сестрице, – продолжала Христина рассказ уже сама. – И мы все знали, что с ней делается… Так узнали мы, что однажды в Мариенбурге один солдат, именем Иоган…
– Полковник! Довольно. Велите ей замолчать. Больше ничего не надо! – вымолвила государыня быстро.
Христина наполовину поняла приказание, и, прежде чем Гребенка перевел ей слова царицы, она замолчала сама и потупилась.
Но чрез несколько мгновений государыня снова заговорила, обращаясь к полковнику, а старик снова начал свой Допрос.
– Где же ты теперь живешь?
– Я жила в деревне Кегема, у моего пана шляхтича Вульфеншильда. Муж и родился его холопом, а когда я за Янко замуж вышла, то и сама стала крепостной пана.
– А другие твои где и что делают? Братья и сестры?
– Брат Карлус был на большом тракте Псковском в постоялом дворе, или по-нашему в «ябраушкане», главным приказчиком. Хозяин «виасибас намс», или трактира, очень его любит, доверяет ему, и Карлус большое жалованье имеет: двадцать злотых получает и половина ему от оброка остается.
– Польских злотых? В месяц? Или же двадцать русских золотых, то есть червонцев, в год?
– Ох! Как можно! – воскликнула Христина. – Двадцать злотых – в месяц.
– Десять рублей русских, стало быть.
– Мы, ясновельможный пан, ничего об Россиях не знаем и денег Москалевых никогда не видим. Мы от москалей только разоренье терпели и терпим. Они у нас наши деньги отнимают, а не свои нам дают…
– Карлус и Анна тоже крепостные? – перебил полковник наивную болтовню.
– Да. Разных господ.
– Семейные?
– Карлус семейный. А сестра Анна совсем особо… В других краях. Была в польских Лифляндах, а ныне и не ведаю где. Ее панна злючая и богатая. Она все Михаилу Якимовичева с женой и детьми из одной экономии своей в другую переводит и замучивает работой. Анне хуже, чем нам всем. Не знаю, жива ли она ныне?
– Как зовут эту барыню?
– Ростовская… Вдова. По мужу старостиха… Это староство было большое, людное, богатое. Он важный был пан. Панна и его уходила, в гроб свела.
Полковник все подробно передал государыне.
Екатерина все внимательно выслушала, вздохнула и, потупившись, задумалась глубоко.
Затем, перемолвившись тихо с стариком и помянув раза два имя князя Репнина, государыня встала с своего кресла, достала ларец из комода и, вынув оттуда кошелек с червонцами, отсчитала двадцать штук…
Она подошла к Христине, ласково, но грустно глядя ей в лицо, и сунула ей горсть червонцев в руки.
Христина, от роду не имевшая золотых монет в руках и лишь раза три или четыре в жизни видевшая червонец издали, обомлела, а затем, судорожно сжав монеты в руке, повалилась в ноги царице.
– Отпусти меня на свободу! – по-польски воскликнула она. – Деньги мне не нужны. Мне найти бы мужа и детей… Детей повидать!
– Успокойся! – вымолвил старик. – Это само собой будет. Завтра же ты будешь выпущена из замка на свободу и можешь отправляться домой. Ну, а теперь встань и слушай. Государыня велит тебе сказать, чтобы ты сама и все вы, братья и сестры, ждали и надеялись на перемену в своем состоянии. Будете вы освобождены от тяжелой работы… Когда – сказать мудрено. Потерпите покуда… Но теперь ты повидай братьев и, если можно, повидай и Якимовичевых и всем крепко накажи одно: не болтать о себе. Не пускать в народ соблазн. Никогда о царице не говорить даже промеж себя и даже имени ее не поминать. О тех всех обстоятельствах, кои вы можете знать, ничего никому не сообщать… Марта Сковорощанка, а там Василевская, была на свете, но ныне ее нет. А государыня Екатерина Алексеевна обещает вам, что если вы будете все вести себя тихо, без разглашенья о себе в народ всякого вранья, то ничего лихого вам не будет и в будущем ваше житье устроится лучше. А будете неспокойно себя вести, то приключится вам всем, конечно, очень худо. Поняла ты?
Христина поклонилась в ноги царице, поцеловала снова ее душистую ручку и смущенная, красная, в слезах от избытка волнения, неуклюже ступая босыми ногами, вышла из горницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76