Глупо? Да, братец, глупо страсть… Да, есть глупости на свете хорошие, приятные, вкусные, что ли сказать… А ты вот гадкие слова тут стал говорить… Идет баба по лесу, лешего не поминает, и без того страшно!– Правда твоя! Это я зря… Все слава Богу будет, – отозвался Квашнин.Шумский весело рассмеялся, потом, ухмыляясь, задумался и сидел недвижно, будто соображая что-то забавное. Посидев с минуту, он вдруг спрыгнул с дивана на пол и пополз через комнату на четвереньках, потом лег на грудь и тихо перевернулся с осторожностью на спину.– Что ты творишь? – изумился Квашнин, но тотчас же догадался. – Маневрируешь!..– Репетицию произвожу… Хочу я, братец, немца, перехитрить, – шепотом произнес Шумский, лежа на спине. – Буду драться не сидючи, а эдак, врастяжку. А он будет палить через меня по воздухам… Чтобы попасть эдак, то надо уж целить в пол, а в кукушке и без того всегда все валяют выше, чем следует. Обман темноты, говорят… Одно вот не знаю… Хорошо ли это? – странно прибавил Шумский. – Хорошо ли? А?– Что собственно?.. – не понял Квашнин.– Надувать, хитрить… Ведь тут дело о жизни человечьей идет. Я свинья известная… Да ведь не всегда… И не в эдаких делах. Греха не боюсь… А вот… Черт его знает, чего боюсь. Совести своей, что ли. Может быть, она у меня и есть? Кто его знает?Через четверть часа Бессонов из коридора громко позвал всех.– Фертих! Фертих! Готовы! (нем.).

– весело отозвался Шумский выходя, и прибавил, оглядывая себя. – Еще три предмета с себя снять, так хоть и в воду полезай.Фон Энзе появился тоже. Его полураздетая фигура странно не согласовалась с серьезностью лица и поэтому была комична. Кроме того, казалось, что для немца-улана смешная сторона оригинального поединка была неприятна. Он косо взглянул на шаловливо шагавшего Шумского, который в одних носках ступал по полу на пятках, разумеется, ради баловства. Улан отвернулся не то презрительно, не то с другим каким-то чувством, которое он сам себе объяснить бы не мог.Все прошли в темную залу… Лакей впереди всех внес канделябр и, поставив его на пол, вышел вон. Картина представилась странная. В большой и высокой горнице совершенно пустой, без единого предмета, освещенной канделябром, стоящим посредине на полу, столпились семь человек, из которых двое были в одном нижнем белье, а в руках одетых были все разнокалиберные пистолеты. Только у Бессонова была в руках длинная трость…– Ну-с, вот… – выговорил он тихо. – Кажется, все обстоит…И Бессонов не договорил. Слово «благополучно» показалось ему неуместным, даже иронией.– Теперь извольте, – продолжал он, – хватаясь за эту палку кинуть жребий, кому кричать первому и, стало быть, третьему. Кто первый возьмется? Я думаю это все равно… Она длинная и предвидеть сколько кулаков на ней поместится мудрено…– Я вижу сколько… Пятнадцать… – сказал Мартенс. – Кто начнет, того и верхушка…– Фу, Господи, какой вы… аккуратный! – буркнул Бессонов, мысленно сказав другой эпитет. – Ну как же быть тогда?– Бросайте рубль! – произнес Ханенко. – Орел и решетка самая соломоновская выдумка.– Г. Мартенс скажет тогда, что я монету держу в пальцах неправильно. Или заспорит о том, кому первому назначать…– Кидайте монету, – вымолвил фон Энзе. – И пускай г. Шумский назначает, что желает.– Нет. Вы говорите, – сказал Шумский. – А мне пускай – что останется. Тем паче, что я вперед знаю, что вы назовете.Фон Энзе глянул на соперника странными глазами.– Вы ведь не суеверны. Мудрить не станете. Назовете первое…– Да… все равно…– Ну, а я россиянин… Валяйте, Бессонов. Да повыше. В потолок. XXXVI Бессонов достал монету из кошелька, положил на ладонь и, став середи горницы, высоко пустил ее вверх.– Орел! – выговорил фон Энзе глухо и серьезно.– Матушка решеточка, – сказал Шумский, как бы нечто лишнее, уже известное.Монета упала на паркет около канделябра, звеня, подпрыгнула два раза, сверкая в лучах огня, и покатилась на ребре в угол. Все двинулись за ней и, обступив, нагнулись.– Решетка, – вымолвил Бессонов и поднял монету.– В данном случае, qui perd – gagne, кто проигрывает – выигрывает (фр.).

– сказал Шумский. – Мне, видно, на роду написано проигрывать и в карты, и в пари, и во всяких судьбищах. Всегда malheureux au jeu, – кто heureux en amour! несчастливый в игре, – …счастливый в любви (фр.).

– Послушайте… – вскрикнул будто невольно фон Энзе сдавленным голосом и сразу смолк…Он почувствовал, что выдал себя и попадает в глупое положенье, приписывая словам соперника тот намек, которого могло и не быть в них.Никто не обратил вниманья на слова Шумского и отклик фон Энзе, так как все четыре секунданта были в стороне от них, обступив Бессонова вплотную. Между ними будто возник вдруг какой нежданный серьезный вопрос.Оно так и было…Когда Бессонов еще только поднимал монету, то Мартенс шепнул ему что-то на ухо с легкой тревогой в голосе.– Не может быть! – испуганно отозвался хозяин, тотчас же сделал несколько шагов к канделябру и остановился.– Ваша правда, – выговорил он, оборачиваясь. – Тогда надо молчать или сказать обоим.– Решимте это все между собой, – отозвался Мартенс и, обратясь к остальным секундантам, он попросил их в сторону на два слова.– Изволите видеть, – вымолвил тихо Бессонов, когда все, удивляясь, обступили его. – Я сплоховал. Виноват. Но теперь горю пособить поздно. Г. Мартенс заметил, что вот в энтом месте пол скрипит… Вы понимаете, что это равносильно подаванию голоса… Как же быть?..– Чего же тут?! – вымолвил Ханенко. – Объяснить обоим, чтобы сюда не ползали. А вот если паркет по всей зале будет трещать и скрипеть… Тогда…– Надо ее всю освидетельствовать, – заметил Квашнин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86