— Посоветуй, как быть... Помоги! — взмолилась я.
— Да, в трудное попала ты положение и не по своей вине. Обстоятельства сложились так, что у тебя выработался неверный взгляд на вещи. Твоя мама, конечно, желает тебе добра, но, прости меня, она заблуждается. Отец твой тоже хочет твоего счастья, но полагает его там, где
полная неизвестность (фр.).
его нет. Так мне, но крайней мере, кажется. По молодости, неопытности я могу ошибаться, но я не советую тебе выходить ни за Оскара с его миллионами, ни за генерала с его высоким положением. Выскочить замуж легко, а каково всю жизнь быть несчастной... Постарайся оттянуть время... попроси маму...
— Она меня торопит, пугает, что можно упустить миллионы.
— В моем представлении,— помолчав, сказала Адель,— супружество — это союз двух любящих сердец, который зиждется на привязанности и взаимном уважении.
Долго еще говорила она в таком же духе, но проповедь ее меня не убедила. Мне претит мысль о бедности. Мама да и все кругом твердят: на свете нет ничего страшнее нужды. Без достатка, избранного общества — мне жизнь не в жизнь... Толпа, чернь, что может быть отвратительней...
Странно, Адель, такая благовоспитанная барышня, не только не чурается людей низкого звания, но, напротив, питает к ним симпатию. Я отказываюсь понимать ее... Нет, она не принадлежит к нашему кругу...
Так просидели мы с ней довольно долго, пока она не кончила рисовать. Незаметно разговор зашел о другом. У меня такое впечатление, будто мы говорим на разных языках.
Дома мама беседовала с глазу на глаз с тайным совет-, ником. При моем появлении они умолкли. Советник преувеличенно-вежливо поздоровался со мной, и любезность его простерлась настолько, что он даже рассказал мне несколько анекдотов, относящихся ко временам его наместничества.
На худой конец, уж лучше он, чем его безмозглый племянник!
28 июня
Утром опять навязался на мою голову Оскар. На прогулке мама, его дядя и барон нарочно отстали, желая оставить нас наедине. Манера изъясняться у него до того оригинальная, что, расскажи мне кто-нибудь, я бы не поверила,— но как ни прискорбно, это факт, и никуда от пего не денешься.
Сначала он уставился на меня и, по своему обыкновению, стал облизываться, точно собирался съесть меня на завтрак. Потом придвинулся почти вплотную, и мне пришлось идти, прижимаясь к скалистому склону. Наконец, хотел взять меня за руку, но я отдернула ее.
— Панна Серафина, отчего вы так неласковы со мной? — со вздохом сказал он, взъерошив волосы и устремив очи горе.
— Что за упреки, пан Оскар?
— Ведь я... ей-богу, обожаю вас... а вы руку отдергиваете.
— Это неприлично...
— Ей-богу, повеситься можно... Я засмеялась, он вторил мне.
— Ну простите... простите, пожалуйста,— посмеявшись, сказал он. И безо всякого перехода вдруг спрашивает: — А о Гербуртове вы слышали?
— Нет,— говорю.
— Это мое имение, графство... У меня там великолепный дворец... и зала большущая... Крикнешь или засмеешься, и эхо, как в лесу, отзывается. Ей-богу! И потолки расписные, с позолотой..
— Очень рада за вас.
— Мне одному скучно. Вот я и решил жениться. Давно уже приспело время.
— Отчего же вы не женитесь?
— Выходите за меня, панна Серафина,— сказал он, понизив голос, и засмеялся.— Ей-богу, будет у вас все, что только душе угодно,— продолжал он, прижимая руку к груди.— Э, да что говорить!..
Я потупилась, будто не расслышала его слов.
— В Гербуртове все, все есть...— продолжал он.— Сад, оранжерея... денег пропасть... А повар... до чего вкусно готовит! Разве сравнишь со здешними трактирами,— тут не людям, а, прошу прощения, свиньям впору есть!
Я укоризненно посмотрела на него.
— Извините за грубое выражение... Но при вас, панна Серафина, я обо всем забываю...
С этими словами он не без труда снял узкую перчатку и, выставив палец с красивым бриллиантовым перстнем, поворачивал его во все стороны, точно ребенок, любуясь, как он сверкает и переливается на солнце.
— Красивый, а? Клянусь дядюшкиным здоровьем, тысячу гульденов стоит...
Я отвернулась.
— А на вашем пальчике, он, ей-богу, выглядел бы еще красивей... Я бы с моим большим удовольствием, ей-богу...
Сказал и громко захохотал. Я нахмурилась. Тогда он опомнился и натянул перчатку. Некоторое время мы шли молча.
— Может, потом? — шепнул он.
— Что «потом»?
Он показал глазами на палец.
— Четверка серых лошадей, сбруя наборная, с серебряными бляшками, коляска венская!..— сказал он ни с того ни с сего и посмотрел на меня.
Меня разбирал смех.
— А обита коляска чем?
— Малиновым бархатом, по пять гульденов за локоть ',— совершенно серьезно отвечал он.— И фонари двойные...
— А слуг сколько? — спросила я с насмешкой.
— Ну, этих бездельников тьма-тьмущая! В черных ливреях с галунами, в малиновых жилетах, в гамашах, с аксельбантами...
Он заглянул мне в глаза; я, изображая изумление, всплеснула руками и покачала головой, потом, не выдержав, рассмеялась. Он тоже засмеялся и так зашелся от смеха, что повалился на ближайшую скамейку. С трудом сдерживая раздражение, я решила испытать его преданность.
На обрывистом склоне довольно высоко росли колокольчики, и я сделала вид, будто любуюсь ими. Он проследил за моим взглядом.
— Сорвать? Вам хочется, а?
— Да, хочется...
Он кинулся было исполнять мое желание, но склон был отвесный, и он опасливо отступил.
— Очень хочется?
— Очень,— ироническим тоном произнесла я.
В это время мимо пробегал босоногий мальчуган, и мой кавалер, не долго думая, схватил его за плечо и, достав из кармана гульден, показал пальцем на цветок. Мальчуган в один миг вскарабкался на скалу, сорвал колокольчик и бросил вниз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36