Буллит отошел к крыльцу и обвел глазами необъятный пейзаж, наполненный горячим маревом.
– Причем мой случай не единичный, – сказал он. – Все директора национальных парков – бывшие профессиональные охотники, все – раскаявшиеся убийцы. – Он невесело улыбнулся. – Но так как я отличился больше всех в избиениях зверей, то и в обратном направлении тоже иду дальше других. Думаю, все зависит от натуры… А еще…
Не докончив фразу, Буллит взглянул в глубь поляны, где в это время дня зеркало водной поверхности превращалось в тусклое мерцание. Он спросил:
– Это, наверное, вон там Патриция прошла к животным, да?
– Совершенно верно, – ответил я. – Если бы я не видел собственными глазами, то не поверил бы.
– Когда у человека нет перед ними никакой вины, Животные это знают, – сказал Буллит.
Он повернулся в мою сторону и посмотрел на меня, как бы пытаясь в который уже раз прочитать у меня на лице ответ на какой-то вопрос. Наконец он произнес:
– Кихоро сказал мне, что вы с ней долго разговаривали.
– Патриция, – ответил я, – была очень приветливой со мной… пока не вспомнила, что завтра я уезжаю. Ну и тогда я перестал быть для нее другом.
– А! Вот оно что, – прошептал Буллит.
Он закрыл глаза. Плечи его казались перебитыми, и руки безвольно повисли. Теперь у него был вид крупного и очень больного животного.
– Надо же, как все-таки одиноко она себя чувствует, – прошептал Буллит.
Он открыл глаза и спросил меня:
– А вы и в самом деле не можете задержаться еще немного?
Я не ответил.
– Мы здесь каждый день утром и вечером говорим по радио с Найроби, – не без грусти в голосе сказал Буллит. – Вы можете изменить дату вылета.
Я не ответил.
– Нужно полагать, у каждого в нашей жизни есть свои обязанности, – сказал Буллит.
Он ушел, не глядя на меня. Совсем как Патриция.
Х
Я тоже ушел с веранды, чтобы пообедать в помещении. Соломенное покрытие остроконечной крыши и глина, из которой были вылеплены стены, сохраняли внутри хижины некоторое подобие прохлады.
Бого открыл консервы и бутылку пива. Я спросил у него, не видел ли он Патрицию. Он ответил: «Нет, господин», и замолчал. Зная его, я ни на что большее и не рассчитывал. Однако крошечные геометрические фигуры у него на щеках и на лбу – треугольники, квадратики, кружочки, – образованные бесчисленными морщинами как-то по-особенному зашевелились. Он продолжил словно помимо собственной воли:
– Я больше не видел белую девочку, но в деревне все говорили мне о ней.
Бого сделал паузу, одолеваемый сомнениями. Я притворился, что весь поглощен процессом еды. Любой вопрос мог уничтожить в зародыше эту вдруг неожиданно возникшую у него потребность поделиться со мной своими мыслями.
– Люди очень ее любят, очень сильно ее любят, – продолжил Бого, – но только они ее боятся.
Я воскликнул:
– Боятся!
– Она колдунья для диких зверей, господин, – сказал Бого, понизив голос. – Мне поклялись, что у нее отец лев.
Я мысленно увидел лицо Буллита и спросил:
– Люди хотят сказать, что ее отец похож на льва?
– Нет, господин, люди говорят про настоящего льва, – возразил Бого.
Голос его звучал не так бесстрастно, как обычно, а чешуйчатая, вся испещренная морщинами кожа лица из черной стала серой, словно страх обесцветил ее. А ведь Бого был христианином, одевался по-европейски, читал на английском языке кенийские газеты.
– Ты думаешь, что такое возможно? – спросил я.
– Все возможно, господин, – очень тихим голосом произнес шофер. – Все, если Бог захочет.
Имел ли он в виду Бога, о котором ему рассказали миссионеры, или других богов, более древних и на африканской земле обладающих большей властью?
Он перешел на шепот:
– Эту девочку видели в бруссе; она лежала рядом с огромным львом, и он держал ее в своих лапах, как своего детеныша.
– Кто это видел? – спросил я.
– Люди, – ответил Бого.
– Какие люди?
– Люди, которые видели, люди, которые знают, – ответил Бого.
Он смотрел на меня с испугом. Мне трудно было понять, хочет ли он, чтобы я разделил его ужас или чтобы я опроверг его слова.
– Послушай Бого, – сказал я, – послушай, вспомним все те истории, которых нам столько по-нарассказали, пока мы ехали, и которые ты сам же мне переводил!.. В Уганде люди видели людей-пантер, в Танганьике люди видели людей-змей. А на озере Виктория были даже такие люди, которые разговаривали с Лютембе, великим богом-крокодилом, которому уже две тысячи лет.
– Правильно, господин, – сказал Бого.
Убедил я его или нет? Голос Бого опять звучал абсолютно ровно. А прочитать что-либо у него на лице было невозможно.
В хижину вошел рейнджер. Бого перевел, то, что он сказал. Рейнджер находился в моем распоряжении для осмотра заповедника. Кстати, этого требовали правила. По территории Королевского заповедника было запрещено передвигаться без вооруженного охранника.
Рейнджер сел со своим карабином в машину рядом с Бого. Я расположился сзади.
Заповедник был огромен. Он простирался на десятки и десятки миль, и кустарниковая брусса сменялась в нем то лесом, то саванной, а на равнине вырастали вдруг то холмы, то каменистые пики. И над всеми этими раскаленными дикими пространствами бессменным стражем возвышалась покрытая снегами колоссальная масса Килиманджаро. Животные были повсюду. Никогда я еще не видел столько скачущих зебр, бегающих страусов, прыгающих газелей и антилоп, никогда не видел столь многочисленных стад буйволов и столь крупных семейств жирафов.
Никакие ограды, никакие изгороди, никакие бросающиеся в глаза знаки не отделяли заповедник от обыкновенной бруссы. Границы его были обозначены только на картах и в кадастрах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63