у подруги остались еще эстонские книжки!) и незаметно задремала. Разбудилаее вернувшаяся со службы подруга. Рээт глянуланачасы: поздно, можно не успеть к поездую (Раз! распахнутарубашка, Молотов одним ударом с конаначисто выбил Ыколодецы. Зачто я, понимаешь, городки люблю, прокомментировал генерал Серпов, раз! -- прищуривался глаз, сновамимо у Долгомостьева, даи как у него могло быть не мимо, когда, забегая вперед времени, странствует он по Москве с Рээт?) юХоть времени до поездаказалось мало, навокзал Рээт (решил Долгомостьев) приехалачуть не заполчаса. Огромный зал, переделанный из старого дебаркадераНиколаевской дороги, вовсе не похож натот, который две недели назад, до Олимпиады, до режима, пересеклаРээт в противоположном направлении: гулок и пуст. У самого уже почти выходанаплатформу Рээт показалось, что сзади и откуда-то несколько сверху следит занею Долгомостьев. Онаобернулась и внимательно перебраланемногих пассажиров: одинокие или мелкими кучками, сгруппированные по преимуществу вокруг высокого светло-серого столбас белым обрубком вождя навершине, никто из них и отдаленно Долгомостьеване напоминал. И все-таки ощущение знакомого взглядане покидало Рээт, и онаедвасдержалась, чтоб не вернуться в зал уже с улицыю (юэто зато, понимаешь, что нашаигра, боевитая. Ты только названия фигур посмотрию Каздале-е-евский, протяжно заверещал Дулов, метко посылая биту в Ыракаы. Раз! -- и чурки вверх тормашками (жалко, что не видит Саша!) -- Ыпушкаы, понимаешь, Ыпулеметноеы, понимаешь, Ыгнездоы, Ычасовыеы, Ыартиллерияыю ЫСерп и Молоты, добавил Молотов. Какой же, каздалевский, молот? возмутился Дулов. Один Ысерпы. Ну да, подтвердил Молотов. ЫСерпы. А бита -- молот. Вот и выходит как раз, что ЫСерпы и молот. А то -пермь!.. Раз!) юПоезд как раз подавали: задний срез его пятился наРээт, уставясь слепыми красными фонариками. Рээт отыскаласвой вагон, свое купе, покудапустое совершенно, сунулачемоданчик под сиденье, попросилау проводницы вазочку и поставилав воду долгомостьевские утренние розы, потом забралась, сбросив босоножки, наверхнюю полку, отвернулась к стене и накрылась с головой простынею, расстегнув только пуговку натугом поясе юбки. Косое солнце било в окно с таким напором, что проходило сквозь белое полотно с улицы прямо и отбрасываемое голубым пластиком стены, и под веками, как Рээт ни ворочалась, все не устанавливалось желанного черного покоя.
Поезд стоял и стоял, аРээт повторялапро себя: поезд ушел, поезд ушелю имея в виду, что не закого теперь выходить ей замуж, когдаВелло арестовали. Он достаточно серьезный мужчина, чтобы можно было рассчитывать наскорое его освобождение. И потому срочно следовало что-то решать и с большим Долгомостьевым, и с маленьким. С большим, казалось ей, все уже решено, и менять решение онане станет. И вот сейчас именно -- не станет в особенностию (юанарод-то наш, понимаешь, народ! продолжал теоретизировать генерал Серпов, что, впрочем, нисколько не отражалось наего меткости и производительности: Жемчужинаедвауспевалаподносить биты и устанавливать чурки, -- замечательный, понимаешь, народ! Вот быладо революции однатакая клеветническая, прямо скажем -- порочащая, понимаешь, фигура, Ыколбасойы называлась. И как ее сам народ переназвал? Тут старики синхронно, по-цирковому, проследили саркастически запрыгнувшей, перелетевшей, не тронув ни чурки, через квадрат битой Долгомостьева. Как? Долгомостьев, вынужденный под напором трех требовательных взглядов отвлечься от Рээт, ответил давний дуловский урок: коленчатый вал. То-то! восторгнулся Дулов. Коленчатый, каздалевский! Это ж не колбасакакая-нибудь вонючая! Это ж ин-дус-три-а-ли-за-ци-я! Так и пропустил Долгомостьев некий момент, вероятно, весьмасущественный, и вернулся в вагон, когда) уже в Таллине, утром, открылаРээт глаза, застегнулапуговку наюбке, эдак особенно легко, словно спорхнула, соскользнуланапол, вышлаиз поезда. Рассекая по осевой привокзальную площадь-улицу, распевая старый эстонский гимн, которому в свое время училамать Рээт, шлапод сине-черно-белыми флагами колоннамолодых людей в национальных костюмах, авпереди -- четырнадцатилетние девочки, как к конфирмации, в белых платьицах и с цветами в руках.
Рээт оставилачемоданчик наземле и подумала, что и ей хорошо бы быть там, в колонне, вон даже место свободное -- в середине восьмого ряда, авместе с тем и лень было тудаидти: возраст уже не тот, детские игрушки все эти демонстрации, -- и покаРээт колебалась так, колоннапочти миновалаплощадь. И тут чья-то рукахудыми и сильными молотовскими пальцами схватилазаплечо. Затылком почувствовалаРээт давешний взгляд и, обернувшись, насей раз увиделасамого Долгомостьева, совсем близко от себя, не так, как там, навокзале. Отпусти, попросилапо-эстонски. Теперь, когдаее держали, онауж точно решиладогнать своих. Отпусти, пожалуйста. Но Долгомостьев только качнул головою и по-русски сказал улыбчатое: не понимаю. Рээт поняла, что он сказал не понимаю, что он требует уважения к себе, разговорас собою по-русски, но ни одного русского словаприпомнить, как назло, не сумелаи сновапо-эстонски сказала: ну отпусти же, пожалуйста! Они уйдут сейчас! Без меня! А они и действительно уходили вверх, в старый город, по узенькой Ваксаали, и уже едваслышались чистые голоски девочек.
Велло! закричалатогдаРээт. Велло! И увиделаВелло навершине-площадке Длинного Германа. Сине-черно-белое полотнище, зажатое у Велло под мышкою, трепетало по ветру углами, готовое сменить красный с голубым морем флаг, который Велло уже почти отвязал. Рээт чувствовала, что Велло слышит ее, но, как во время ссоры, слыша, не оборачивается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56