ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
высоким стариком в потрепанном красно-желтом дирголе Рованов, сидящим на старом кауром коньке, и двумя его пешими слугами.
Старик поднял самострел и прицелился. Банг! — сказала тетива. В-вут! — сказала стрела.
— Ак-кх-х… — сказала женщина, заваливаясь на спину и падая с коня.
Стрела глубоко вошла ей в ямку между ключиц. Тонкие белые руки несколько раз дернулись, а потом успокоились на снегу, подплывающем кровью. Берен как сидел в седле, так и застыл — болван болваном.
Мар-Рован отбросил самострел и пнул свою конягу. Жеребчик дернул ушами, неохотно повинуясь, словно против своей воли неся хозяина навстречу спасенному им князю. Берен не видел, как Раутан Мар-Рован подъезжал. В глазах его огненным узором стояли буквы договора: «Свобода передвижения Берена, сына Барахира, в пределах Дортониона не ограничивается никак, но надзиратель, назначенный мной, Ортхэннером Гортхауэром, должен следовать за ним повсюду. Попытка избавиться от надзирателя дольше, чем на полчаса кряду, приравнивается к попытке к бегству, вина или невиновность будут установлены мной при помощи осанвэ. Попытка уклониться от осанвэ рассматривается как признание вины»…
Он должен будет сдать Рована, чтобы его признали невиновным. Сдать Рована, чтобы выжил Финрод…
Желудок свело — Берен согнулся в седле. В голове словно колокол раскачивался, мерно ударяясь о било: нет! Нет! Нет! Нет!
Отдать Рована. Старика, рискнувшего жизнью ради спасения своего князя, не поверившего в его предательство.
Или — обречь Финрода.
Кого же мне предать?
Кого?
— Ярн, — Рован подскакал вплотную, поклонился. — Бежим. Эта сука мертва, а ты свободен. Я не верил, что ты можешь предать. Я ждал. Диргол носят на одном плече.
— Нет, Раутан, — Берен поднял голову, и старый Рован увидел в его глазах слезы. — В такой паршивый холод бывает, что натягивают и на два.
Рован понял все и сразу. Понял раньше, чем сталь вошла ему в сердце. Двое слуг, стоявших на опушке, увидели, как ярн обнял своего спасителя — и за те мгновения, что длилось объятие, Раутан успел услышать.
— Я верен Финроду, а он в заложниках у Тху. Я не могу ни бежать, ни отпустить тебя. Прости, Раутан.
Слуги этого не услышали — но увидели, что Раутан упал с коня — тяжело, даже не взмахнув руками — как глухарь с ветки падает в сугроб. Они тоже поняли все — и, повернувшись, побежали к лесу.
Но пеший от конного уйти не может. Первого слугу — он был, как и Раутан, уже старик — Берен нагнал в три лошадиных скачка, второго — на полпути между местом первой смерти и лесом.
Потом он бросил меч и сошел с коня. Молчало небо и молчала земля.
«Что я наделал…»
Берен лег в снег — как лежали все вокруг него. Он хотел бы умереть, как и они. Не чувствовать пронизывающей муки от сознания своей мерзости. Казалось, если он поползет — снег за его спиной будет черным. Земля должна разверзнуться и поглотить такую мразь. А впрочем — носит же она Саурона и Моргота.
Берен встал на колени и погрузил руки в снег. Крови на них было немного. Он зачерпнул снег горстью и спрятал от молчаливого неба пылающее лицо. Между пальцами закапала вода, потекла за шиворот. Легче не стало — он набрал снега еще раз и снова со стоном влепился в него своей бесстыдной рожей.
Убийца.
Убийца и предатель.
Какое-то жалкое, но трогательное в своей беззащитности создание кричало внутри него, что он не виноват, что он это сделал, повинуясь высшему долгу — долгу верного вассала и любящего друга, что он не мог поступить иначе. Создание это требовало права голоса, точнее — требовало, чтобы умолкли все другие голоса, и какая-то часть Берена склонялась к этому, потому что чем дальше, тем больше он был себе мерзок, и понимал, что с сознанием этой мерзости жить не сможет, и умирать тоже не имеет права, а значит — необходимо самооправдание. Он сам не понимал, чем ему так дорого ощущение собственной низости, и почему он должен его сохранить любой ценой — но тут замысел Саурона встал перед ним во всей простоте и ясности. Сначала он будет убивать своих, чтобы спасти Финрода от смерти, а их — от страданий. Потом он будет убивать эльфов, чтобы спасти их от пыток, а потом он и в сердце Финрода вонзит нож, причем уже без сомнений и колебаний. Один раз оправдав себя, он будет оправдывать себя всегда — пока не превратится в верного Сауронова слугу. Это было предрешено. Если бы не подвернулся старый Рован, виноватый только в том, что не слишком умен — Саурон подстроил бы что-нибудь нарочно.
Берен лег, глотая снег. Он не мог жить виновным — и не имел права себя оправдывать, и не должен был умирать. Он больше ничего не мог с собой сделать. Он просто ждал, что же будет дальше…
Темнело. Загорались звезды и окна замка на дальнем склоне. Берен услышал какую-то возню и поднял голову.
Тхуринэйтель была жива. Она дергалась, дрожала и хотела что-то сказать ему. Берен поднялся на ноги, подошел к каукарэльдэ — она, выгнувшись на снегу, царапала пальцами грудь, пытаясь схватить и выдернуть стрелу. Горца поразил ее совершенно осмысленный взгляд.
Увидев его стоящим над собой на коленях, женщина прекратила свои попытки выдернуть стрелу, схватила Берена за руку и поднесла его ладонь к торчащему из ее груди металлическому стержню.
— Ты умрешь, если я это сделаю, — сказал он.
Тхуринэйтель оскалилась и зашипела. «Дурак», — прочел он по губам. — «Я умру, если ты этого не сделаешь».
Он желал ей смерти, но помнил об осанвэ. Что ж, если она умрет — он, по крайней мере, будет не виноват. Он выполнял ее просьбу.
Ухватившись за стержень, Берен резко дернул стрелу на себя. Наконечник сопротивлялся — видимо, был зазубрен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362 363 364 365 366 367 368 369 370 371 372 373 374 375 376 377 378 379 380 381 382 383 384 385 386 387 388 389 390 391 392 393 394 395 396 397 398 399 400 401 402 403 404 405 406 407 408 409 410 411 412 413 414 415 416 417 418 419 420 421 422 423 424
Старик поднял самострел и прицелился. Банг! — сказала тетива. В-вут! — сказала стрела.
— Ак-кх-х… — сказала женщина, заваливаясь на спину и падая с коня.
Стрела глубоко вошла ей в ямку между ключиц. Тонкие белые руки несколько раз дернулись, а потом успокоились на снегу, подплывающем кровью. Берен как сидел в седле, так и застыл — болван болваном.
Мар-Рован отбросил самострел и пнул свою конягу. Жеребчик дернул ушами, неохотно повинуясь, словно против своей воли неся хозяина навстречу спасенному им князю. Берен не видел, как Раутан Мар-Рован подъезжал. В глазах его огненным узором стояли буквы договора: «Свобода передвижения Берена, сына Барахира, в пределах Дортониона не ограничивается никак, но надзиратель, назначенный мной, Ортхэннером Гортхауэром, должен следовать за ним повсюду. Попытка избавиться от надзирателя дольше, чем на полчаса кряду, приравнивается к попытке к бегству, вина или невиновность будут установлены мной при помощи осанвэ. Попытка уклониться от осанвэ рассматривается как признание вины»…
Он должен будет сдать Рована, чтобы его признали невиновным. Сдать Рована, чтобы выжил Финрод…
Желудок свело — Берен согнулся в седле. В голове словно колокол раскачивался, мерно ударяясь о било: нет! Нет! Нет! Нет!
Отдать Рована. Старика, рискнувшего жизнью ради спасения своего князя, не поверившего в его предательство.
Или — обречь Финрода.
Кого же мне предать?
Кого?
— Ярн, — Рован подскакал вплотную, поклонился. — Бежим. Эта сука мертва, а ты свободен. Я не верил, что ты можешь предать. Я ждал. Диргол носят на одном плече.
— Нет, Раутан, — Берен поднял голову, и старый Рован увидел в его глазах слезы. — В такой паршивый холод бывает, что натягивают и на два.
Рован понял все и сразу. Понял раньше, чем сталь вошла ему в сердце. Двое слуг, стоявших на опушке, увидели, как ярн обнял своего спасителя — и за те мгновения, что длилось объятие, Раутан успел услышать.
— Я верен Финроду, а он в заложниках у Тху. Я не могу ни бежать, ни отпустить тебя. Прости, Раутан.
Слуги этого не услышали — но увидели, что Раутан упал с коня — тяжело, даже не взмахнув руками — как глухарь с ветки падает в сугроб. Они тоже поняли все — и, повернувшись, побежали к лесу.
Но пеший от конного уйти не может. Первого слугу — он был, как и Раутан, уже старик — Берен нагнал в три лошадиных скачка, второго — на полпути между местом первой смерти и лесом.
Потом он бросил меч и сошел с коня. Молчало небо и молчала земля.
«Что я наделал…»
Берен лег в снег — как лежали все вокруг него. Он хотел бы умереть, как и они. Не чувствовать пронизывающей муки от сознания своей мерзости. Казалось, если он поползет — снег за его спиной будет черным. Земля должна разверзнуться и поглотить такую мразь. А впрочем — носит же она Саурона и Моргота.
Берен встал на колени и погрузил руки в снег. Крови на них было немного. Он зачерпнул снег горстью и спрятал от молчаливого неба пылающее лицо. Между пальцами закапала вода, потекла за шиворот. Легче не стало — он набрал снега еще раз и снова со стоном влепился в него своей бесстыдной рожей.
Убийца.
Убийца и предатель.
Какое-то жалкое, но трогательное в своей беззащитности создание кричало внутри него, что он не виноват, что он это сделал, повинуясь высшему долгу — долгу верного вассала и любящего друга, что он не мог поступить иначе. Создание это требовало права голоса, точнее — требовало, чтобы умолкли все другие голоса, и какая-то часть Берена склонялась к этому, потому что чем дальше, тем больше он был себе мерзок, и понимал, что с сознанием этой мерзости жить не сможет, и умирать тоже не имеет права, а значит — необходимо самооправдание. Он сам не понимал, чем ему так дорого ощущение собственной низости, и почему он должен его сохранить любой ценой — но тут замысел Саурона встал перед ним во всей простоте и ясности. Сначала он будет убивать своих, чтобы спасти Финрода от смерти, а их — от страданий. Потом он будет убивать эльфов, чтобы спасти их от пыток, а потом он и в сердце Финрода вонзит нож, причем уже без сомнений и колебаний. Один раз оправдав себя, он будет оправдывать себя всегда — пока не превратится в верного Сауронова слугу. Это было предрешено. Если бы не подвернулся старый Рован, виноватый только в том, что не слишком умен — Саурон подстроил бы что-нибудь нарочно.
Берен лег, глотая снег. Он не мог жить виновным — и не имел права себя оправдывать, и не должен был умирать. Он больше ничего не мог с собой сделать. Он просто ждал, что же будет дальше…
Темнело. Загорались звезды и окна замка на дальнем склоне. Берен услышал какую-то возню и поднял голову.
Тхуринэйтель была жива. Она дергалась, дрожала и хотела что-то сказать ему. Берен поднялся на ноги, подошел к каукарэльдэ — она, выгнувшись на снегу, царапала пальцами грудь, пытаясь схватить и выдернуть стрелу. Горца поразил ее совершенно осмысленный взгляд.
Увидев его стоящим над собой на коленях, женщина прекратила свои попытки выдернуть стрелу, схватила Берена за руку и поднесла его ладонь к торчащему из ее груди металлическому стержню.
— Ты умрешь, если я это сделаю, — сказал он.
Тхуринэйтель оскалилась и зашипела. «Дурак», — прочел он по губам. — «Я умру, если ты этого не сделаешь».
Он желал ей смерти, но помнил об осанвэ. Что ж, если она умрет — он, по крайней мере, будет не виноват. Он выполнял ее просьбу.
Ухватившись за стержень, Берен резко дернул стрелу на себя. Наконечник сопротивлялся — видимо, был зазубрен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362 363 364 365 366 367 368 369 370 371 372 373 374 375 376 377 378 379 380 381 382 383 384 385 386 387 388 389 390 391 392 393 394 395 396 397 398 399 400 401 402 403 404 405 406 407 408 409 410 411 412 413 414 415 416 417 418 419 420 421 422 423 424