А когда ему ответили, что могут предложить только «Грютские войны» медовоустого Карациттагона, обласканного по обоим берегам Ориса и по обеим сторонам Хелтанских гор, Ард изволил наморщить свой породистый нос и удалился, бормоча «хамы»…
Вспоминая этот дурацкий донос, прочитанный месяц назад в кабинете Норо, Эгин направил Зрак Истины на книги Арда.
О да! Дерево створок действительно надежно хранило их до поры, но теперь, обнаженные, они явили свою сущность. И если верхний ряд и правая половина нижнего были непорочны, то при осмотре левых корешков креветки наконец-то ожили. Под их эфемерными панцирями пробежали цепочки малиновых огоньков. Самая крупная встала в шаре вертикально, опустив голову вниз, а две другие составили с ней подобие двухсторонней виселицы.
Эгин выбрал наугад третью по счету слева книгу – самую тощую и невзрачную – и посмотрел на нее отдельно. Цвет огоньков, которыми истекала плоть креветок, изменился на нежно-салатовый. Потом он насытился густой зеленью. Эгин помнил предписания. Эгин знал, что он должен сделать в этом случае. И все-таки продолжал смотреть, ибо никогда еще ему не приходилось встречать Изумрудный Трепет. И только когда старшая из креветок, став сплошь зеленой и совершенно непрозрачной, неожиданно упала на дно, словно бы отяжелела свинцовой тяжестью, Эгин наконец очнулся от наваждения и поспешно отвел взор.
Плохо. Зрак придется менять, потому что вслед за первой очень скоро умрут и две остальные. Придется объясняться перед начальством. Вообще-то подобный отход от предписаний сам по себе еще не преступление, а всего лишь служебный проступок. Но и это немало.
«Ну ладно, – мысленно махнул рукой Эгин. Раз уж я загубил Зрак и раз уж я видел Изумрудный Трепет, то можно, пожалуй, еще раз отойти от предписаний и узнать, что же в этой дрянной книжонке вызвало Изумрудный Трепет. Об этом-то уж точно никто не узнает».
Эгин отложил Зрак и наугад открыл книгу, которая в общем-то и книгой не была. Просто две тонкие деревянные дощечки с отверстиями, стянутые бечевкой, между которыми находились листов тридцать-сорок плотной бумаги, исписанные нетвердым, развинченным почерком Арда. «…в то время как второй доставляет деве удовольствие изучить свой жезл посредством губ и языка…» Сердце в груди забилось ощутимо быстрее, и Эгин поспешно захлопнул книгу.
М-да. «Второй». Значит, есть и «первый». «Двойные Знакомства с Первым Сочетанием Устами» и чем-то там еще, исходящим от непрочитанного «первого». За составление подобного трактата (и даже за его переписывание) Арда можно было публично казнить через повешение на гнилой веревке, изгнать из благородных и, пожалуй, сослать на галеры. Это, конечно, верно. Однако креветкам-призракам до этого дела нет. И неоткуда здесь взяться Изумрудному Трепету. «Разве только в чьих-то невоздержанных чреслах», – ухмыльнулся Эгин. Значит, книга сложнее, чем хочет казаться.
Стараясь не зачитываться крамолой, Эгин по возможности быстро проверил все страницы. На предпоследней цвет чернил сменился с черного на красный. И вместо всяких там «Грютских Скачек» Эгин увидел замкнутую линию, очерчивающую яйцеобразный контур. На линию были нанизаны восемь картинок. Что-то вроде кольца… Рогатое кольцо… Еще одно рогатое кольцо…
Дверь за спиной Эгина распахнулась. Прежде, чем его рассудок осознал это, руки уже бесшумно закрыли книгу и швырнули ее на койку, вслед за чем он обернулся, одновременно извлекая из ножен короткий меч.
– Спа-акойно, а-аф-фицер! – с издевательской растяжкой сказал высокий мужчина с черными щегольскими усиками, переступивший порог каюты. В двух ладонях от его груди застыло лезвие меча Эгина, который, как всегда, не был Эгином, а, как мог судить всякий по браслету на правом запястье и по застежке плаща, представлял из себя плоскозадого и ленивого волокитчика из Морского Дома.
Незваный гость был одет точно так же, как и Эгин. И его браслет был выполнен в той же незатейливой форме гребенчатой волны с теми же четырьмя слезами янтаря. Вот только его сарнод был побольше, имел позолоченные оковки на углах и был сделан из редкой и дорогой кожи тернаунской акулы.
Эгин с трудом подавил облегченный смешок, но внешне он остался совершенно бесстрастен и, не изменившись в лице, вернул меч ножнам.
– Чем могу быть полезен, офицер? – спросил Эгин, чуть склонив голову набок.
– Ничем, – сухо ответил тот, раскрывая сарнод.
– Как мне вас понимать? – Эгин неожиданно разозлился на этого сухопарого хлыща, который, конечно, наверняка какой-нибудь ушлый рах-саванн из Опоры Писаний, и все же это еще не дает ему права так разговаривать с эрм-саванном из Опоры Вещей.
– Так и понимайте, офицер, – сказал обладатель щегольских усиков, протягивая ему извлеченную из сарнода прямоугольную пластинку из оружейной стали.
Гравировка на пластине изображала двухлезвийную варанскую секиру. На обоих лезвиях были выгравированы глаза. На левом глаз был закрыт. На правом – открыт. «Свод Равновесия» – гласила надпись, полукружием обнимающая секиру сверху. «Гастрог, аррум Опоры Писаний» – было подписано под секирой снизу. «Дырчатая печать» Свода Равновесия вроде бы небрежно пробивала пластину слева внизу. Да, все правильно. Подделать можно что угодно, но только не «дырчатую печать», официально именуемую Сорок Отметин Огня. Крохотные отверстия в пластине все как одно имели звездообразно оплавленные края с многоцветной синей окалиной и вместе составляли схематичное изображение той же секиры, которая любовно была нанесена граверами на пластину.
Когда Гастрог принимал свой жетон обратно, в отверстиях «дырчатой печати» вспыхнули синие искорки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20