«Мне очень жаль, что так получилось». Надеюсь, сожаление искреннее. Так сделайте же следующий шаг — извинитесь!— Мне жаль… Наверное, как и каждому из нас. Жаль, что у Зои Владимировны долгая жизнь оканчивается разбитым корытом.— Разрешу себе заметить: разбитое корыто — довольно рискованное выражение.— А разве она сейчас сама не призналась в этом?— Не станете же нас уверять, уважаемая Ольга Олеговна, что долгая жизнь Зои Владимировны не принесла никакой пользы?— Пользы?… Сорок лет она преподает: Гоголь родился в таком-то году, Евгений Онегин — представитель лишних людей, Катерина из «Грозы» — луч света в темном царстве. Сорок лет одни и то же готовые формулы. Вся литература — набор сухих формул, которые нельзя ни любить, ни ненавидеть. Не волнующая литература — вдумайтесь! Это такая же бессмыслица, как, скажем, не греющая печь, не светящий фонарь. Получается: сорок лет Зоя Владимировна обессмысливала литературу. Пушкин, Достоевский, Толстой, Чехов глаголом жгли сердца людей. По всему миру люди горят их пламенем — любят, ненавидят, страдают, восторгаются. И вот зажигающие глаголы попали в добросовестные, но, право же, холодные руки Зои Владмировны… Сорок лет! У скольких тысяч учеников за это время она отняла драгоценный огонь! Украла способность волноваться! Вы в этом видите пользу, Иван Игнатьевич?!Иван Игнатьевич сердито засопел, спрятал глаза за кустистыми пшеничными бровями.— Но она еще была преподавателем и русского языка, научила тысячи детей грамотно писать. Хоть тут-то признайте, что это немалая заслуга.— Научить правильно писать слово — и отучить его любить. Это все равно что внушать понятия высокой морали и вызывать к ним чувство безразличия.— Странный вы человек, Ольга Олеговна, — огорченно произнес Иван Игнатьевич. — Вдруг взорвались — готовы крушить и проламывать головы только потому, что девочка-выпускница задела вас за живое.— Вдруг?… Неужели для вас выступление Студёнцевой неожиданность?— Да уж признаюсь: от любого и каждого ждал коленца, только не от нее.— И вы считали, что у нас в школе все идеально, не нужно освобождаться от старых навыков?— Положим, не все идеально и от каких-то привычек нам придется освобождаться.— Но тогда придется освободиться и от тех, кто безнадежно увяз в этих старых привычках.— Освободиться от Зои Владимировны?… Немедленно? Или можно подождать немного, хотя бы того не столь далекого дня, когда она сама решит оставить школу?— Недалекого дня? А когда он наступит? Через год, через два, а может, через пять лет?… За это время сотни учеников пройдут через ее руки. Я преклоняюсь перед вашей добротой, Иван Игнатьевич, но тут она, похоже, дорого обойдется людям.Иван Игнатьевич, опустив борцовские плечи, недовольно разглядывал Ольгу Олеговну.— Мне кажется, вы собираетесь выправить накренившуюся лодку, черпая решетом воду, — сказал он с досадой.— То есть?— То есть мы освободимся от Зои Владимировны, а на ее место придет молодой учитель, только что окончивший наш областной пединститут. И вы рассчитываете, что он-то непременно будет горящим. Вам ли не известно, что в областной пединститут, увы, идут те, кто не сумел попасть в другие институты. Десять против одного, что на смену Зое Владимировне придет неспособный раздувать святой огонь Пушкина и Толстого. Не рассчитывайте на Прометеев, дорогая Ольга Олеговна.Ольга Олеговна не успела ответить, как по учительской прокатился глуховатый басок:— Зоя Владимировна опасна больше других? Сомневаюсь.Директор шумно повернулся, Ольга Олеговна подобралась: подал голос учитель физики Решников.— Что ты хочешь этим сказать, Павел? — спросила Ольга Олеговна.— Хочу сказать: врачу — излечися сам!— Ты считаешь, что я?…— Да.— Зои Владимировны?…— В какой-то степени.— Объясни.И Решников поднялся, нескладно высокий, крепко костистый, с апостольским пушком над сияющим черепом, лицо темное, азиатски-скуластое, плоское, как глиняная чаша. 10 Игорь Проухов сидел на скамье и целился твердым носом в Генку — всклокоченная шевелюра, светлое чело, темный подбородок.— Тебя тут по-девичьи щипали. Вот Юлька сказала: прокаженного через дорогу не переведет, для себя горит, не для других. А кто из нас в костер бросится, чтоб другому тепло было?— Может, я брошусь, — отозвалась Юлечка.— Готов встать перед тобой на колени… За негорючесть я тебя, старик, не осуждаю. Считаю: если уж гореть до пепла, то ради всего человечества. Почему я, он или кто другой должен собой жертвовать ради кого-то одного, хотя бы тебя, Юлька? Что ты за богиня, чтоб тебе — человеческие жертвоприношения?— А я не жертв вовсе, я отзывчивости хочу. За отзывчивость, даже чуточную, я сама собой пожертвую.— Э-э! — отмахнулся Игорь. — Сама хоть с крыши вниз головой, лишь бы вовремя схватили, не то ушибиться можно. Верка лучше Генку нащупала: баловень судьбы, любое дается легко.— Уж и любое, — усмехнулась молчавшая Натка.Генка вздрогнул, кинул на Натку затравленный взгляд.— Допускаю исключения, — с едва проступившей улыбочкой согласился Игорь.И Генка вскипел:— Красуешься, философ копеечный! Хватит. По делу говори!И призрачная улыбочка исчезла с лица Игоря.— Может, не стоит все-таки по делу-то? А?… Оно не очень красивое.— Нет уж, начал — говори!— Дело прошлое, я простил тебя — ворошить не хочется.— Простил? Нужно мне твое прощение!— Тебе не нужно, так мне нужно. Как-никак много лет дружили… Догадываешься, о чем я хочу?…— Не догадываюсь и ломать голову не стану. Сам скажешь.— Учти, старик, ты сам настаиваешь.— Цену себе набиваешь!— Ладно. Почему не уважить старого друга… Почтеннейшая публика, мы с ним часто играли в диспуты, и вы нам за это щедро платили — своим умилением…— Хватит кривляться, шимпанзе!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129