вместо этого вы первым делом рассорились с жемчужиной государства Его Святейшества, Перуджей, преступно казнив на виселице семь юношей.Петр почувствовал, что бледнеет.— Вы решаетесь заявить мне в глаза, что это было преступлением?— Да, это было преступлением и, кроме того, непростительной политической ошибкой, — сказал Интрансидженте. — Я полагал далее, что власть, обретением которой вы обязаны только и только Его Святейшеству, вы используете прежде всего для повышения морали и набожности в этом городе и в этой стране. Я полагал, что вместо одного постного дня вы введете два поста в неделю; вы поступили прямо наоборот, отменив даже единственный день. Я надеялся, что вы усилите надзор за евреями, которые часто пренебрегали своей обязанностью носить желтый круг, предпишете им всенепременно посещать проповеди в кафедральном соборе и сделаете их жизнь настолько невыносимой, что они сами на коленях попросят разрешения перейти в христианскую веру; вы же и в этом случае поступили противоположным образом. Я ожидал, что вы введете строжайшие наказания за всякие ереси, внебрачное сожительство, половые извращения и иные прегрешения против добрых нравов, но вас, юный герцог, по-видимому, занимает совершенно иное — вы учредили высшую школу, где будут читать лекции по естественным наукам, что само является нарушением таинства, коим Бог окружил все природные явления, и эту высшую школу вы еще назвали именем архиеретика Помпонацци, который не постыдился признать, что, хотя он и не оспаривает воздействие святых мощей, но это воздействие ничуть не изменилось бы, будь это не останки святых, а собачьи кости.Петр, не знавший об этом изречении Помпонацци, не смог сдержать улыбки, за что Интрансидженте покарал его хмурым взглядом.— Из ваших уст, — продолжал приор, — до сих пор никто не услышал ни слова о нашей святой религии, о важности благочестия и спасительности самоотречения, о мерзости греха и запустения, о таинствах, в особенности о сострадании и долге вообще, вместо этого вы изо дня в день смущаете слух достопочтенных и богобоязненных членов Большого магистрата еретическими речами о каком-то разуме.— Я говорю не о «каком-то» разуме, я говорю о разуме истинном, — сказал Петр. — А говорить о разуме, побуждать к разумному действию, вступаться за разум — это ересь, по-вашему?— Да, ересь, — сказал Интрансидженте спокойно. — Бог одарил человеческие существа разумом единственно лишь затем, чтобы они познавали его, почитали, любили и возглашали ему славу; восславлять Бога — привилегия лишь разумных тварей, и в славе Божьей заложено их спасение. Чем совершеннее человеческое существо и чем больший отблеск бесконечного разума Божьего пал на него, тем более долг повелевает ему прославлять Бога. Вы, юный герцог, гордитесь своим разумом и ссылаетесь на свой разум, а к славе Божьей вы равнодушны, а это, я утверждаю, и есть ересь. Еще сегодня, юный герцог, я намерен послать письмо Его Святейшеству. Обещайте, что вы запомните мои слова и исправитесь.— Ничего я вам не обещаю, а вы пишите папе все, что вам заблагорассудится, — сказал Петр. — В отличие от вас папа — человек приятный, широких взглядов, любит посмеяться, пьет вино и со славой Божьей ни к кому не пристает. Только изложите свои жалобы о моих новшествах похлестче, потому что — и это я твердо знаю — чем вы будете точнее, тем искреннее посмеется Его Святейшество.— Хорошо, — сказал Интрансидженте и вышел.Прошли три дня ожидания и приготовлений, когда в Страмбу приехал второй гонец: принцесса и кардинал, мол, уже собираются проделать завершающую часть пути, и можно предположить, что они доберутся до Страмбы завтра к вечеру.Наутро следующего дня Петр, одетый в костюм, кропотливая работа над которым предоставила ему возможность провести несколько часов в приятной и поучительной болтовне с мастером Шютце, во главе парадной гвардии конных мушкетеров подошел к границам герцогства, чтобы приветствовать принцессу сразу же, как только она ступит своей ножкой на землю родной страны. Полный тоски, причину которой Петр не мог себе объяснить, он медленно двигался по той же дороге, где совсем недавно шел пешком, раненый, с веревкой на шее, и старался подбодрить себя думами о чудесной перемене, происшедшей с ним с момента тех страшных событий; теперь — уверял он себя — все придет в полный порядок и навсегда.Там, где кончались владения Страмбы, на круглой нагорной равнине, окруженной быстрым потоком, с видом на вытянутую долину на противоположной стороне, окаймляющую утес, за которым до самых облаков возвышалась башня губбийского собора, Петр приказал остановиться и разбить лагерь. Погода стояла прекрасная; пчелы, перелетавшие с цветка на цветок, словно позолотили воздух, всюду слышалась жужжание; небо причудливо разукрасили нежные, белые как снег облака.Прошел час, потом другой, и еще час, мушкетеры курили, играли в карты и грелись на солнышке, но ничего не происходило, долина оставалась безлюдной, безлюдной была и дорога, соединяющая Страмбу с Умбрией. Только когда солнце начало садиться, на горизонте появились четыре всадника. Петр дал приказ приготовиться и сесть на лошадей, ибо решил, что всадники, фигуры которых казались черными на фоне багряного заката, это и есть авангард свиты кардинала. Всадники остановились в растерянности, как будто сомневаясь — ехать им дальше или нет, потом трое из них исчезли, словно сквозь землю провалились, а четвертый остался и медленным шагом двинулся вперед.Когда всадник приблизился к лагерю и можно было разглядеть цвет его мундира, оказалось, что на самом деле это один из людей кардинала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159