В короткую минуту затишья послышался нежный голосок принцессы Ла Рош-сюр-Йон:— А что слышно о нашем дорогом коннетабле и о леди Флеминг?— Полагаю, ничего такого, что можно было бы повторить за столом, — ответил принц Конде, подавая ей печатный пряник. — Вспомните, кто сидит слева от меня.Принцесса заглянула через плечо Конде — ее серебристый парик был тщательно уложен, покрыт вуалью и перевит драгоценностями; длинный тугой корсаж шуршал шелками и сиял самоцветами.— Ирландец? Да жив ли он еще?Принц не удосужился обернуться и не озаботился понизить голос:— Vivit, et est vitae nescius ipse suae Живет, но сам о том не ведает (лат.).

.Принцесса знала латынь ровно настолько, чтобы понять презрительный смысл фразы. Она расхохоталась. Среди завывания музыки и громких разговоров, не переставая грызть засахаренный миндаль, оллав миролюбиво прогудел себе под нос:— De una mula que haze hm, у de un hijo que habla latin, liberanos, Domine! От мула, что брыкается, да от сынка, что по-латыни изъясняется, избави нас, Господи! (исп.)

Принц Конде резко развернулся. Тади Бой поспешно проглотил орешки и спросил:— Скажите-ка: вон тот, в черно-белом костюме у верхнего края стола — королевский шут?Наступило короткое молчание. Ленивый взгляд принца упал на пухленького оллава, скользнул с покрытых грязью рук на нечищенные сапоги.— Да, это господин Бруске. Давайте я приглашу его сюда, — сказал он мягко и заговорил с пажом. Глаза его, как и глаза принцессы, были огромными, пустыми, без всякого выражения. Чуть поодаль, ближе к верхнему краю стола, кавалер с улыбкой коснулся веером руки дамы.Подали последнюю перемену. Еще немного — и начнут убирать со столов. Тем временем музыканты уступили место акробатам. Те высыпали на ковер, подпрыгивая и ходя колесом, и заняли исходную позицию: прыгуны перед помостом, где сидел король, а жонглеры на другом конце залы. Королевский шут Бруске, не даром евший свой хлеб, покинул место во главе стола и жестом человека, которому дозволяется многое, обнял за плечи Конде и ирландца.— Добро пожаловать, мастер оллав, привыкший к королевским замкам Ирландии. Может ли этот нищий французский двор соперничать с ними в великолепии?Ирландец задумался, не переставая жевать.— Ну что ж: у нас дома не только дураки поддерживают беседу за столом.Не успел Бруске ответить, как Конде повернул к оллаву свое смуглое накрашенное лицо:— Вы будете нас учить тому, что должны делать придворные?Тади Бой смиренно склонил голову:— Нет, я бы предоставил это госпоже принцессе.Бруске уже приготовил фразу и бросился в бой, а принцесса и Конде обменялись изумленными взглядами.— Придворный, сударь, — это как чеснок: он наделяет своего повелителя собственным вкусом и остротой.Тади Бой облизал пальцы и брезгливо вытер их о рукава своей мантии.— Да что вы говорите. А я бы скорей сравнил его с хирургом, господин Бруске: он соединяет расчлененное, разрезает то, что неправильно срослось, и удаляет излишнее.— И что же, сударь, — вкрадчиво осведомился шут, — считается излишним в Ирландии?— А я разве говорил, что в Ирландии вообще нужны придворные? — удивился Тади.Глаза Конде вспыхнули, но королевский шут, весь побагровев, вновь опередил его:— Мы ведь забыли. Если вы смогли управиться с одним слоном, значит, можете управиться с ними всеми. — Внезапно он понизил голос — с верхнего конца стола явился паж и попросил тишины для акробатов. Во всех концах залы голоса и смех стихли до сочного, мягкого гула.Громкая икота разнесла тишину в клочки, как стрела — золоченую мишень.Тади Бой извинился и продолжал:— Странные вещи вы говорите. Принцы в Ирландии на слонов не похожи — им не приходится носить свои замки на спине. — Тут он бросил быстрый, оценивающий взгляд на сверкающие шелка принца Конде. — А еще у нас говорят: хоть дурак и живет рядом с умными, ничего ему в их премудрости не понять — ведь ложка-то не ощущает вкуса, когда ее окунают в суп. — Тут он закашлялся, но не смог подавить очередного приступа неудержимой, раздирающей икоты.Конде сказал мягко, опережая на этот раз шута Бруске:— У ложки есть свои радости. Например, она моется трижды в день.В их разговор уже вслушивались человек шесть — а приступы икоты не унимались, наоборот, становились чаще.— Нет, в Ирландии не так, — сказал Тади Бой, подняв невинные синие глаза, чувствуя себя вполне непринужденно — от шапки спутанных черных волос до тонких, красивых, покрытых грязью рук. — У нас замачивают в воде не дворян, а фасоль, чтобы она набухла и стала мягче… Но что ж мне все-таки делать с этой икотой? Может, у вас найдется чашка, чтобы покончить с нею?— Что? — Принц Конде, помимо воли вовлеченный в этот необычный диспут, на мгновение растерялся.Ирландец еще раз громко икнул, будто выстрелил из пистолета: на него уже стали оборачиваться. Вдали, у королевского кресла, беспокойно зашевелился лорд д'Обиньи. Акробаты прыгали, казалось, смирившись со своей судьбой.Весь сверкая алмазами, Конде поднял свой серебряный кубок и подал его страдальцу, чье лицо опять исказилось. Тади Бой покачал головою, взорвался икотой и объяснился наконец. Средство оказалось совершенно немыслимым.— Принесите ему воду! — попросила принцесса. Ее это забавляло, а в жизни, до краев наполненной скукой, такие мгновения стоило продлить. По столу прошелестел смешок, и Конде вскинул голову.Паж, не поняв, что именно нужно, принес чашу для омовения рук, в которой еще плавали лепестки роз, и Тади Бой, между двумя приступами, уже опустил туда подбородок, но принц Конде не дал ему пить. Взамен принесли серебряную кружку.— О Боже мой, нет, не то! — сказал Тади Бой и снова икнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94