Сборник «Эмма и Сфинкс» - 2

Марина и Сергей Дяченко.
Кон
– Меня зовут Тимур Тимьянов.
Тишина. Полумрак большого пустынного холла; за невысокой стойкой угадывались очертания никелированных вешалок для одежды – старомодных растопыренных сто­ек, в наготе своей напоминавших осеннюю рощицу.
– Я пришел…
Тимур запнулся. Он бывал под этой крышей много раз, но никогда прежде – со времен очень раннего детства – не входил со служебного хода. Здесь было пусто и чисто, на стене напротив входа помещалось одно-единственное зеркало, а над лестницей, ведущей налево и вверх, слабо фосфоресцировал один-единственный циферблат.
В прихожей не было ни души, но ощущение возникало такое, будто стоишь голый перед огромной молчаливой толпой, и все взгляды слились в один тяжелый Взгляд, лишенный злобы, но лишенный и симпатии. В первый момент Тимур даже отшатнулся, да что там – готов был бежать обратно на улицу; пришлось приложить значительное усилие, чтобы скрыть испуг. Кон не любит трусов.
– Я пришел… Я хотел бы договориться о премьере.
Главное сказано. Теперь – ждать ответа. О том, что от­вета может не быть, Тимур не думал ни прежде, ни те­перь. Длинная стрелка на зеленоватом циферблате дернулась, перескакивая с деления на деление, и целой секун­дой позже Тимур услышал звонкое «цок». Все ли он сказал? Нет, он ухитрился пропустить самое важное!
– Я режиссер. Я постановщик. Я хотел договориться…
Где-то на лестнице, этажом выше, резко скрипнула дверь. И снова воцарилась тишина. Тимур ждал. Длинная звонкая стрелка снова вздрогнула: одиннадцать часов три минуты. Лучшее время для визита.
– Мне можно войти?
Тихо. Но напряжение взгляда едва заметно ослабело. Внезапный сквознячок едва ощутимо подтолкнул Тимура по направлению к лестнице – и исчез. Поколебавшись, Тимур двинулся вверх по истертым мраморным ступенькам. Перила были деревянные, Тимур боялся дотронуться до них – при мысли, сколько великих людей полировали это дерево своими прикосно­вениями, рука отдергивалась сама собой. Этажом выше он остановился. Можно было повернуть налево или направо, а можно было продолжать подни­маться. Ощущение чужого взгляда вернулось с новой силой, и тут же в коридоре слева – ох какой длинный и темный коридор! – мелькнул свет. Мелькнул снова. И, разгорев­шись, уже не гас; борясь с неприятным холодом в живо­те, то и дело оступаясь на складках ковровой дорожки, Тимур двинулся на огонек. Обнаружилась желтоватая лампочка под потолком, тусклая, в оплетке из проволоки. Круг света лежал на крашеной стене; Тимур вздрогнул.
«Пьеса?» – было написано на стене мелом. Хитрой га­дюкой выгибался вопросительный знак.
– «Три брата», – торопливо сказал Тимур.
И тут же добавил, будто оправдываясь:
– Есть смысл браться за классику, потому что…
Хлопнула дверь за его спиной; Тимур невольно вздрог­нул. Обернулся, оторвав взгляд от меловой надписи; на этот раз дверь приоткрылась с длинным скрипом – не­двусмысленно приглашая. И Тимур вошел. Гримерная на четверых. Со времен детства Тимуру не доводилось видеть столь уютных гримерок; на одном из зеркал таяла испарина. Он едва успел разобрать слова на запотевшем стекле:
«Восемнадцатое тебя устроит?»
– Восемнадцатое ноября?
Ощущение чужого взгляда оставалось, Тимур чуял его зудящей кожей щек, но страх прошел, почти полностью вытесненный предчувствием крупной удачи. Легкостью первого успеха; до премьеры оставалось две недели, а во­семнадцатое ноября приходилось на субботу, на лучший для спектакля день.
– Спасибо, – сказал он, еще не веря собственному счастью.
Огляделся. Мягкие кресла, кожаный диван, загородка для душа; гримерка походила на ординарный номер недешевой гос­тиницы. Вместо обоев стены были оклеены афишами – старыми, пожелтевшими, и новыми, в росчерках автогра­фов. «Дианочка! В день твоего торжества…» «Потому что театр – наш дом, наша жизнь…» «Поздравляю!» «Поздравляем с триумфом… это день… торжество на Коне…»
Тимур перевел взгляд. В свободном углу какой-то из афиш имелась крупная надпись красным фломастером:
«Прогон даю утром во­семнадцатого числа. Сцена будет ваша с девяти утра. В любое удобное время занеси мне фонограмму, партитуру для света и все технические пожелания. Ты понял, Тимур Тимьянов?»
– Я понял, – сказал Тимур.
Страх испарился окончательно. В зеркалах отражался тощий молодой человек с глупой улыбкой на лице – ску­ластый, темноволосый и большеротый; чем больше рот – тем шире улыбка, говаривала когда-то мать. Синий костюм, надетый специально в честь визита, сидел меш­ковато; я ужасно выгляжу, подумал Тимур, не переставая улыбаться. Интересно, составил ли Кон свое мнение обо мне? Или составит только после премьеры? А может быть, я понравился ему, и потому премьера назначена так скоро и выбран такой удачный день?
Он шагнул к двери – но уходить не стал. Потоптался на месте: афиши притягивали его.
– Можно я…
Включился, будто грянул, свет. Тимур, привыкший к полумраку, зажмурился; да, Кон поощрял его любопыт­ство. Тимур слышал, что Кон, как правило, любезен с вежливыми незнакомцами – но куда приятнее было ду­мать, что это не просто вежливость, а нарождающаяся симпатия… Он подошел поближе к оклеенной афишами стене. Названия. Имена. Даты. Витиеватые автографы. Затей­ливые графические картинки. И среди всей этой велико­лепной пестроты – вдруг простая афиша, знакомая до мельчайших деталей:

«Шторм»
Сотое представление.
В главной роли – Грета Тимьянова
Тимур шагнул вперед. Поднялся на цыпочки. Случайно ли в этой гримерке оказалась именно эта афиша?
1 2 3