Я нашла страниц двадцать на эту тему. В каждой крупной новости он видел их руку.
– Паранойя, значит?
Эсфирь бросила на Хенсона угрюмый взгляд.
– Ты считаешь, у него не было на это причин?
– О, причин более чем достаточно. При таком раскладе любой станет параноиком.
– Вот именно. Он был перепуган до глубины души. Не верил ни одному человеку.
Хенсон задумчиво покачал головой:
– Да, но ведь он мог их всех выдать. Разве он не слышал про Нюрнбергский процесс? Или суды над Эйхманом и Клаусом Барби? Как вообще он мог молча отсиживаться все эти годы?
– Мартин, я и сама задаюсь этими вопросами. Он пишет, что как-то раз пошел в федеральный суд в Чикаго. Вместе с Ван Гогом. И увидел, что из такси вылез какой-то человек. Ему показалось, что за ним следят.
– Он прожил десятки лет в одном и том же доме!
– Вот когда ты все прочитаешь, то поймешь, что в его мире все было логично. В реальности это не так, хотя в его собственных глазах…
Эсфирь отвернулась и уставилась на крышку стола. Хенсон присвистнул.
– Могу себе представить, что он пережил, когда власти заподозрили в нем Мейербера!
– Да уж, пережил, – кивнула девушка. – Не то слово. Он вообразил, будто заговорщики пытаются заполучить его обратно. Ведь его бы выслали, верно?
– Так почему же он просто не поехал в Израиль с твоей матерью?.. А, ну да. Я опять пытаюсь рассуждать логически. Даже не представляю, как такие вещи сказались бы на мне… – Хенсон на минуту задумался. – А он не пишет, почему твоя мать уехала?
Эсфирь собралась с силами.
– Он пишет, что вырвал у себя сердце. Должен был гарантировать полную безопасность той женщины, которую любил.
– Сказал ей, что он и впрямь Мейербер?
– Нет, – ответила девушка. – Он сказал, что беременность превратила ее в уродину. Сказал, что… – Эсфирь всхлипнула, – что я ему не нужна. Сказал, что у него есть женщина-блондинка и все эти обвинения насчет Мейера – дело рук ее мстительного мужа. И еще он пишет, что показал матери снимок женщины, которую даже в глаза не видел.
Хенсон ошеломленно затряс головой.
– Да ты что?! В самом деле? А тебе не кажется, что он просто так написал, чтобы тебя успокоить?
– Мать не должна была ему верить, но… Понимаешь, ведь она пережила куда более страшные вещи, чем он. Счастье, любовь, вера… Все эти чувства так и остались для нее одним вопросительным знаком. Она словно бы всегда ждала горя.
– Могу побиться об заклад, – заметил Хенсон, – что у тебя нет никаких сомнений насчет любви, веры и счастья.
Он коснулся ее руки, ожидая рыданий, однако Эсфирь сумела сдержаться. На какое-то время. Потом он увидел, как у нее по щекам поползли слезы.
Через пару минут она вытерла предательские мокрые дорожки на лице и продолжила:
– Я думаю, он хотел отдать мне свой дневник и Ван Гога, чтобы теперь у меня самой была какая-то защита. А когда я отказалась приехать, он решил открыть то, что знал, и они прислали Штока-младшего.
– А может, он хотел, чтобы ты знала его настоящее лицо.
– Ладно… Слушай, как бы нам на аукцион не опоздать.
– А про тебя Минский спрашивал. По-моему, он в тебя влюбился.
– Положим, старичок, конечно, славный… – Она улыбнулась. – Но тебе надо кое-что почитать.
И девушка протянула ему дневник Мейера.
– Потом прочту, – сказал Мартин.
– Да нет же. Ты на вырезки посмотри.
Хенсон снял резинку и вытащил из книги глянцевый листок. На нем была изображена черно-белая репродукция некоей картины. Полуобнаженная дама в широченных штанах лежит на кушетке. Ниже шла подпись: «"Одалиска в красных шароварах". Анри Матисс». Хенсон перевернул листок и по тексту на оборотной стороне понял, что его вырвали из какой-то книги по искусству или из каталога.
Затем он извлек следующую вырезку. Опять-таки черно-белый снимок, на бумаге куда более худшего качества. На этот раз перед ним был типичный Ван Гог – ваза с цветами. В нижнем углу подпись автора – «Винсент».
– Очередная поделка Турна? – спросил Хенсон.
– Ты дальше, дальше смотри.
Дальше шла почтовая открытка, старая и пожелтевшая. Набросок женской головы в пастельных тонах. Черты лица напоминают Эсфирь. На оборотной стороне надпись: «Эдгар Дега. "Портрет Габриэль Дио", 1890». Имелось еще шесть или семь других вырезок, явно позаимствованных из книг, газет и даже из настенного календаря за 1935 год. Хенсон вопросительно вскинул на Эсфирь брови, но тут у него в руках оказалась совершенно поразительная картинка. Качество репродукции оставляло желать лучшего, печать со временем поблекла, однако Хенсон сразу понял, что на ней изображено.
– Это же опять Матисс! «Женщина на стуле»… Из коллекции Поля Розенберга?!
– В самую точку, – кивнула Эсфирь. – А теперь посмотри внизу. Видишь, «с. 123»?
– «Эс 123»… Страница номер… Сума сойти!!! Номера на бейсбольном снимке!
– Вот и я так думаю.
– Послушай, ведь этот Матисс пропал из парижской галереи Розенберга. Он считался одним из крупнейших коллекционеров перед Второй мировой! У нас в прошлом году кое-какая информация прошла, да только без толку. После нацистов все как в воду кануло.
– Еще парочка относится к коллекции Бернхайма. Ее тоже разграбили. Так вот, каждая из этих вырезок касается исчезнувшей в войну картины. Потом их никто никогда не видел. Кроме Мейера. Он их запомнил и начал собирать для меня вырезки.
– Ох и пришлось, видно, ему покопаться…
– Главное, что он видел их в Бекберге. Думаю… нет, я просто убеждена, что на обороте бейсбольного снимка стоят не рейтинги питчеров, а номера страниц или репродукций.
– А в остальных символах, наверное, закодированы имена или инициалы «игроков»… Да-а, джинн из бутылки… Еще неизвестно, куда это может привести…
– Будет похлеще, чем заговор вокруг Ван Гога, – заметила Эсфирь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82