Их самолеты барражировали над головой день и ночь. По дорогам постоянно перемещались немецкие части, направляясь то ли во Францию, то ли наоборот. В конечном итоге Мейер не выдержал. Он рассказал Турну про человека, который швырнул в юношу камнем, пока тот просил милостыню возле молочной лавки. К этому времени он уже успел выдать одного еврея, и ненависть к самому себе переросла в бессонные поиски выхода. Свободу можно было заработать только одним путем: поменяться с Турном ролями, стать над ним хозяином. Убить его было бы не сложно, но тогда немцы возьмутся за Мейера, а ведь появление союзников уже не за горами. Да и заурядная смерть выглядела слишком уж малым наказанием для такого подонка.
Как-то раз после обеда со станции пришел целый грузовик с предметами искусства. Движение поездов прерывалось так часто, что грузы все время перебрасывали с одного маршрута на другой. Особняку Де Грутов предстояло на время превратиться в хранилище, пока не появится возможность переправить ценности в глубь Германии. Штандартенфюрер Шток поначалу с подозрением отнесся к грязному оборванцу, живущему в старом сарае, однако Турн заверил его, что он вовсе не беглый еврей, а просто дурачок, давно уже прижившийся в поместье и выполнявший разные мелкие работы. Вскоре Шток вообще перестал обращать на него внимание. Мейер же все свое свободное время стал проводить под окнами или подслушивал через замочные скважины. И понял, что кое-кто из офицеров рейха вступил в заговор, желая прикарманить некоторую долю сокровищ. Надо сказать, что фельдмаршал Геринг, например, планировал создать гигантскую коллекцию награбленных художественных ценностей в сердце новой германской империи. А Генрих Гиммлер, в свою очередь, намеревался построить громадный музей, своего рода могильный памятник над исчезнувшей расой – евреями. В нем он собирался выставить ковчеги из-под священных книг, меноры и прочие драгоценные символы иудаики. Конспираторы же (включая самого Штока) считали, что могут отправить в Германию так много сокровищ, что Берлин никогда не догадается, что кое-что пропало по пути.
Имена заговорщиков Мейер записал, а бумажку спрятал в подкладке пиджака. А попутно, всякий раз, когда удавалось увидеть ценности, он внимательно их изучал…
Хенсон прервал Эсфирь:
– Это про тех, кто перечислен на фото бейсбольной команды?
– Да. Все имена еще раз повторены здесь, в дневнике.
– А есть ли какое-то объяснение тем цифрам, что мы видели на обороте снимка? Мы уж и так их анализировали, и эдак – все без толку. Может, это номера счетов в швейцарских банках, поди разбери… Один из наших криптоаналитиков предположил даже, что это своего рода код, основанный на тексте из какой-то книги, но для этого надо знать книгу…
– Не хочу тебя разочаровывать, – ответила Эсфирь, – но здесь об этом ничего не сказано.
– Что ж, ладно… А про Ван Гога он пишет?
Девушка продолжила рассказ. Она словно находила в этом лекарство от душевной боли.
Хотя штандартенфюрер Шток со своими людьми мог запросто обчистить музей «Де Грут», там не было ничего по-настоящему ценного, кроме Ван Гога. К тому же их, наверное, больше интересовали старые мастера. В конце концов, Ван Гог был одним из тех «декадентских» художников, которые разрушали искусство живописи и подрывали устои западной цивилизации. Турн, впрочем, стал утверждать, что опасается за полотно, ведь оно может погибнуть при бомбежке или попасть в руки союзников. Он предложил Штоку продать автопортрет Третьему рейху и поделить деньги на пару. А на освободившееся место в музее повесить собственноручную копию. Он уже годами пытался подражать Ван Гогу и был уверен, что неопытный глаз не отличит подделки. Да и потом, вряд ли картину станут разглядывать вплоть до разгрома союзников или, скажем, заключения мирного договора. Все эти разговоры не прошли мимо ушей Мейера, и юноша с удовольствием отметил про себя, что семена упали на благодатную почву: он не раз льстил Турну, говоря, что сам Винсент не смог бы найти разницу между оригиналом и копиями Турна. Шток пошел на это далеко не сразу, но идея, видно, понравилась ему. Возможно, он даже решил, что не даст Турну ни пфеннига. Как бы то ни было, в конечном итоге он решил сыграть роль посредника и обратился в Берлин.
Сейчас у Мейера созрел план. Турн со Штоком уже упаковали Ван Гога, но так как поезда ходили очень редко из-за бомбежек и деятельности партизан, которые взрывали рельсы, пройдет еще несколько недель, пока не настанет время для очередной отгрузки. Упаковочные ящики валялись буквально под ногами, и многие из них как раз подходили по размеру для автопортрета. За последнюю неделю прибыло несколько грузовиков с сокровищами из Парижа и Южной Франции. Целая гора ящиков. Кое-какие были явно многоразовыми, с петлями и замками, но большинство выглядело так, будто их сколотили наспех. Роясь в этой горе, Мейер обнаружил, что большинство гвоздей кто-то уже вытаскивал и они слабо сидели в дереве. Наверное, в них заглядывал Турн или Шток. А может, и простые солдаты любопытствовали. Мейер был поражен обилием картин и, несмотря на опасность, провел с ними массу времени. В конечном итоге, возле самой стены он наткнулся-таки на ящик, опечатанный сбоку простой полоской бумаги. Надпись на ней лаконично извещала, что это «Портрет, Ван Гог, г. Арль». У юноши бешено заколотилось сердце. Вот она, удача! Клей от сырости набух, и бумажка кое-где уже отстала от дерева. Он аккуратно вскрыл ящик и подменил автопортрет турновской подделкой. Расчет был прост: любой мало-мальски грамотный эксперт тут же обнаружит фальшивку, и Турна возьмут за попытку обмануть Третий рейх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82