— Нет, Паша! Чуть попозже, как ты иногда выражаешься. — Халандовский мягко отвел в сторону пафнутьевскую руку, которая уже потянулась было к сверкающей инеем бутылке. — Должен сказать, что я чрезвычайно благодарен присутствующему здесь впервые моему почетному гостю Георгию Георгиевичу, — Халандовский поклонился Шаланде.— За что? — и удивился Шаланда, и покраснел от удовольствия, смешался в благодарном смущении.— Несколько вечеров подряд с помощью вот этого приспособления, — Халандовский кивнул в сторону телевизора, — вы брали на себя тяжкий труд рассказывать мне об ужасных событиях, происходящих в доме Объ-ячева. Должен сказать, это был рассказ грамотный, честный, откровенный, что в наше время встретишь далеко не всегда.Столь наглой и беззастенчивой лести Шаланда не слышал в своей жизни, но, как ни странно, халандовские слова принял всерьез и склонил большую свою, тяжелую, кудлатую голову.— Но я ничего, Паша, не слышал об этом расследовании от тебя... Может быть, и ты найдешь два словечка?— А! — Пафнутьев небрежно махнул рукой. — Ничего особенного, ребята, ничего особенного. Все как обычно. Можно даже сказать, что иначе и быть не могло. Рано или поздно все должно было закончиться именно так.— Пятью трупами? — удивился Шаланда.— Их могло быть три, семь... Их вообще могло не быть. Сути это не меняет. Назовем вещи своими именами... Объячев — подонок, разбогатевший на полном беспределе. Он грабил всех, в том числе своих же подельников.— Он не сидел, — уточнил Шаланда.— Под подельниками я имею в виду людей, не проходивших с ним по одному делу, а занятых одним делом. Сам того не подозревая, он собрал вокруг себя личную, домашнюю, банду. И с этой бандой жил, с ней же и воевал, ее же и кормил, унижал, во всем этом находя какой-то смысл жизни. Вот вам Объячев. Продолжаться слишком долго это не могло, в людях накапливалась обида, а потом и ненависть. А ненависть имеет способность при достижении критической массы взрываться. Вот она и взорвалась. Повторяю — всего этого могло не быть, и жизнь бы в объячевском доме продолжалась. И поныне Объячев мог бы выступать по телевидению, рассказывать о своих спонсорских подвигах... Но судьба распорядилась иначе.— Но почему столько трупов? — простодушно удивился Халандовский. Если Объячев есть предмет ненависти, а он убит — конфликт исчерпан. Я правильно понимаю?— Правильно, Аркаша, все правильно... Но когда камень падает в болото, во все стороны идут круги. И здесь тоже пошли круги. Что произошло... Жена Объячева Маргарита его ненавидела, потому что он в свое время увел ее от любимого человека. Сумел, настоял, сломал. А сейчас в этом же доме, живя с женой под одной крышей, он, извините, трахал другую женщину. А эта женщина — жена его собственного телохранителя. Как к нему должен относиться телохранитель? Ненависть. Только ненависть. Какие чувства испытывает к нему жена? Ненависть.— А кто мешал телохранителю уйти? — спросил Шаланда.— Жизнь. — Пафнутьев развел руками. — Жизнь мешала уйти. Во-первых, Объячев платил хорошие деньги. Во-вторых, его собственная жена не хотела уходить от Объячева, не хотела жить со своим мужем. Для нее это был шанс, надежда — называйте как хотите. Конечно, не случись ничего, Вохмянин ушел бы рано или поздно. Но на момент событий был еще в доме, жил, питался, числился телохранителем Объячева. И в отместку хозяину заглядывал к его жене. А та в отместку своему мужу эти его заглядывания не только не пресекала, но и поощряла. Опять же оба они, и телохранитель, и Маргарита, своей преступной связью отвечали на нанесенные Объячевым обиды. Маргарита мстила мужу, а телохранитель мстил и хозяину, и жене. Все переплелось в клубок, и распутать его можно было, только выдергивая время от времени из этого клубка тела. Уже не живых людей, только тела. Прошу прощения за красоту стиля.— Нет, Паша, ты говори, мне нравится, — сказал Халандовский.— Тогда прошу плеснуть, — сказал Пафнутьев.— Согласен, — и Халандовский наполнил объемистые рюмки. — За победу! — сказал он.— Над кем? — удивился Шаланда.— Над силами зла.— Продолжаю, — сказал Пафнутьев, бросив в рот щедрый кусок холодного мяса с хреном. — В подвале заложник. Скурыгин. Разоренный Объячевым. Тот заставил его подписать кучу кабальных документов, договоров, расписок, чеков. И наступил момент, когда со Скурыгина брать стало нечего. Объячев не требовал за него выкуп, он заставлял подписывать документы. И в конце концов сказал — можешь сматываться, линять, уходить на все четыре стороны. А куда он пойдет? Он нищий. Более того, в своем кругу он уже человек, который всех предал и продал. За что и получил пулю час назад.— Между ухом и виском, — добавил Шаланда.— А в сарае бомж, — продолжал Пафнутьев. — Беззащитное, слабое существо. И он тоже оказался участником кровавых разборок в этом кошмарном доме.— Что же произошло? — воскликнул Халандовский.— Ребята, вы не поверите — все в доме оказались убийцами. Кроме бомжа и его дочери.— Бомж жил с дочерью?! — воскликнул Худолей. — Он мне ничего о ней не говорил!— Да, бомж жил с дочерью. Какое-то время. Он — в сарае, а она — в доме. Света — его дочь.За столом наступило молчание.Все осмысливали услышанное.За это время Халандовский снова наполнил рюмки, тут же схватившиеся инеем, все молча выпили и закусили. Пафнутьев участвовал в трапезе вместе со всеми, никого не торопил и сам не спешил пояснить сказанное.— Почему ты так решил, Паша? — спросил наконец Худолей.— Ничего я не решил. Она сама сказала. Я сопоставил их паспортные данные, фамилии, имена, отчества... Все сходится.— Как же это понимать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80